И ветры гуляют на пепелищах…

Ниедре Янис

Юргиса, сына ерсикского священника, подростком вместе с другими детьми латгальских вотчинников воины князя полоцкого увезли с собой, чтобы они не попали в руки крестоносцев: тевтоны выискивали детей в замках по берегу Даугавы, чтобы взрастить их покорными слугами римской церкви, прислужниками ватаги иноземных разбойников. Юргисов отец, поп церкви в Ерсикском замке, принадлежал к хорошему роду; архиерей полоцкий и в Ерсике, и в других православных землях посвящал в сан лишь грамотных людей из добрых родов. Пастырей для жителей Ерсики православные епископы подбирали из латгалов, чтобы посвященные учили в родном краю слову божию, и крестили бы, и заботились о процветании церквей и молитвенных домов. Зато для заморских монахов, для ненасытного рыцарства всякий здешний церковник был — прямое исчадие ада. Католики держались того, что истинная вера — только их вера. И чтобы подорвать православие на берегах Даугавы, учиняли облавы

на детей знати и священников.

Из Ерсики избавители увезли Юргиса неожиданно, словно воры молодую красавицу. Посадили на коня и помчали, наперегонки со злыми вьюгами, по лесным гатям, мимо медвежьих берлог, навстречу резким, с восхода и полудня, ветрам. Повезли во владения великого князя полоцкого, чей город высился на крутом берегу Даугавы.

До того Юргису и невдомек было, насколько велик город русского князя. Рожденному и выросшему в стенах латгальского замка на утесистом берегу, среди дубовых и сосновых бревенчатых домов, среди жилищ и церквей дружинников, привыкшему видеть с колокольни опоясанные земляным валом дома и бани торговых и ремесленных людей по ту сторону укрепления, Юргису Ерсика казалась величайшим и богатейшим городом из всех, какие только есть на свете. Не зря ведь из дальних стран в Ерсику приплывали торговые гости на парусных судах, украшенных резными звериными головами, не зря платили они пошлину тканями, солью, железом, украшениями и деньгами — римскими и иными. И не зря Ерсику называли еще Царьградом — по имени далекого сказочного южного города, который, как рассказывали, великаном раскинулся на берегу бескрайнего моря, был богатейшим и неприступнейшим из всех городов мира и носил также имя Византия.

Да, не было до поры до времени для Юргиса города лучше Ерсики. Но вот сын ерсикского священника увидел Полоцк — и сник, словно птенец на морозе. Господи, какая мощь! Невиданное число деревянных и каменных строений, проходы между ними застланы гатью, а сколько людей ремесленных и торговых! А церкви! Белые, как пена на порогах Даугавы, с округлыми куполами, синими и золотыми, со сверкающими, устремленными в небо звонницами!

«Какое множество каменотесов и других мастеров трудилось тут, возводя эти дома и храмы…»

На городской площади ерсикских юношей разделили и увезли в разные концы. Юргиса доставили на церковное подворье, где четырехугольником стояли здания со слепыми, почти без окон внешними стенами, зато над главными воротами под кровелькой сиял крест в золотых лучах. Юргиса определили в монастырь, где в коридорах пахло лампадным маслом и можжевеловым дымом.

Сначала его привели в помещение с глинобитным полом, с распятием, висевшим на стене. Тут им занялся монах в долгополой черной рясе. Накормил, расспросил. И потом отвел в просторную комнату, где сидел длиннобородый, могучий, как лесоруб, святой отец в черной, тонкого сукна дорогой рясе, поверх которой на блестящей цепочке висел золотой наперсный крест. «Отец епископ», — прошептал Юргису приведший его монах и велел кланяться и перекреститься тремя перстами, касаясь лба своего, груди и плеч.

«Письму учен ли?»— спросил епископ, сначала повелев монаху повернуть Юргиса лицом к свету. «Умею». Но когда подали ему кусок бересты и уголек, сын ерсикского иерея нарисовал те узоры, что ткали женщины у латгалов: крестик — знак неба, треугольник — знак горы небесной, куст с тремя крестиками — знак матери божьей.

— В Евангелии подобного нет. Хотя ты изобразил и святой крест, — сказал епископ. — Однако в неведении твоем нет идолопоклонства. Ерсикский иерей покорно просил обучить его сына письму. В скриптории святой Софии книжник просветит тебя, если от сердца хочешь служить святой троице.

— Хочу, — подтвердил Юргис, не поняв, впрочем, что значит «служить троице».

— Да будет воля его. Тебя окропят святой водой, оденут как служителя божия, а братия святой Софии уделит тебе от хлеба своего… — и епископ коснулся золотого креста на груди.

Дальше жизнь пошла, как если бы брел он по занесенной снегом дороге. Жил Юргис в тесной, как лисья нора, келье, носил рясу и ежедневно ходил в церковное книгохранилище. Учился читать православные божественные книги.

В тот раз Юргис пробыл в Полоцке неполных четыре года. Выучился понимать и нараспев читать людям слова Евангелия, научился разбираться в скоплении корявых литер на разбухших от многолетней сырости страницах. И выводить омоченной в краске тонкой кисточкой из конского волоса киевские буквы, помогая братии, переписывавшей редкостные книги.

В монастыре он начал постигать и необъятность населенного мира. Самая быстрая птица может лететь годы, но так и не долетит до пределов его, до места, где свод небес сходится с земной твердью, колыбелью и могилой всего живого.

Узнал Юргис также, что за полоцкой землей простираются бескрайние русские земли, со многими, манящими торговых и ремесленных людей,

богатыми и могучими городами. Дальше лежат обширные пастбища, а если миновать и их, взгляду путника откроется необозримая водная гладь — теплое море, на берегах которого возвышаются окруженные каменными стенами сказочные города с белыми дворцами и храмами. Узнал: неправда, что во всем мире судьбы людские определяют Мать Земли с Небесным Отцом, девой Марией и святыми угодниками. Книжники, приезжие из киевской Софии и Царьграда, рассказывали о далеких, лежащих под южным раскаленным солнцем землях, где люди имеют другой облик и молятся иным богам. И что еще дальше, за владениями девяти государей, находятся моря, в которых вместо воды течет горячий песок, а за ними — на удивление богатые пахотные угодья. Среди камней в том краю блестит чистое золото, в глубине вод сверкает жемчуг. Еще узнал Юргис в монастыре, что в особых хранилищах полоцкого скриптория содержатся привезенные из сказочных далей, высеченные из камня и убранные драгоценностями боги и герои — бородатые и молодые, все как живые по облику. А в княжеской сокровищнице — чужеземные кубки из золота и серебра и роскошные вазы с поющими золотыми птицами. И чудесные свирели и кокле, чей звук так прекрасен, что услышавший его как бы лишается разума. И что у полоцких знатных и торговых людей есть множество серебряных и бронзовых кружков, на которых изображены лица грозных бородатых людей, и ценность, этих кружков такая же, как у кривичских, литовских или латгальских денег, серебряных гривен и обручей.

Проведенные в Полоцком монастыре годы были для ерсикского поповича временем обретения знаний — однако и тоски и муки сердечной. Дни проходили и уходили без молодого веселья, без друзей, чаще всего проводил он их в одиночестве, словно сидел в клетке, где слышал лишь утренние и вечерние наставления монаха Симеона. Зато ночами, вытянувшись на лавке и закутавшись в козью шкуру, во снах и думах молодец часто бродил по родной земле.

Виделись ему башни и ворота ерсикских укреплений, высоко возносящихся к небу, и радужно поблескивавшие окна во дворце владетеля, слышался звон церковных колоколов и звучный голос пастыря, читающего проповедь перед золотыми образами. Видел. Юргис лодки под парусом, и весельные плоты, и чужеземные корабли с резными фигурами, пристающие к берегу напротив его города с семью воротами в башнях — в том месте, что отведено для торговых гостей, проходивших большим водным путем между Полоцком и Кокнесе. И Дигнайский замок на южном берегу, где воины Висвалда стерегли дорогу из Литвы на Русь. Внутри укреплений, в особых сараях, хранилось болотное железо для ерсикских кузниц. Во снах видел Юргис и поднятое на высоком ясеневом древке знамя — красное с белым крестом посредине; его поднимали всякий раз, когда прибывали высокородные гости либо купцы из дальних стран. Порой во сне Юргис бродил извилистыми городскими улицами мимо домов в полтора-два этажа, сложенных из смолистых сосновых бревен и опиравшихся на дубовые колоды. Город был населен торговцами, кузнецами и златокузнецами, ткачами, гончарами. Дорожки к их домам были выстланы ровными жердинами, так что и в осеннюю грязь можно было пройти по этим уличным настилам, не замочив ног.

В сонном полубреду Юргис в монастырской келье разговаривал с погибшей при тевтонском набеге матушкой, светил ей свечой, подавал клубок пряжи, когда она натягивала на стане основу для узорчатой шали. Заходил в мастерскую златокузнеца, седобородого умельца, выделывать украшения. Там-то он и увидел впервые ее. Солнечноволосую девушку с украшенной крестиками из медной проволоки темно-синей сагшей через плечо, с блестящим медным веночком на голове. Дочь правителя Гедушского замка. Увидев, так опешил, что поскользнулся. Девушка засмеялась, взмахнула углами сагши, словно птица перед полетом. С того дня Юргис как только освобождался, спешил в город. Надеялся вновь встретить солнечноволосую.

Однако — не встретил. В час, когда владетель с малой дружиной переправился через Даугаву, чтобы в Дигнайском замке встретиться с литовским кунигайтом, на Ерсику ночью налетели крестоносцы. Не окажись Юргис в ту пору вместе с отцом на острове Плоню, где стояла молельня для корабельщиков, наверное и его настиг бы меч разбойника. Или сгорел бы он в разграбленной церкви, как матушка и весь причт.

После трех лет, проведенных в Полоцке, где во сне и наяву старался Юргис не пропустить знамений, ожидая, когда возвестят они свободный путь домой, однажды узнал он, что во вновь отстроенный Ерсикский замок ко владетелю Висвалду прибудет тевтонский епископ Альберт. Там, перед лицом князя полоцкого, заключат они мир и соглашение о беспрепятственном торговом пути по Даугаве от устья до истоков. Тогда посланцы из Ерсики стали созывать разбросанных по всему Полоцкому княжеству латгальских юношей. И Юргис на большом русском струге под парусом доплыл до Ерсики. До места, где ветер носил пепел над городским пожарищем и пристанскими сваями.