И восходит луна
Шрифт:
Грайс не знала, что ему сказать. Дождь, наконец, перестал, и Грайс поняла, как замерзла. Когда они вышли из леса, уже начало рассветать. Небо покрылось серо-голубой эмалью, сияющей от надвигающегося солнца.
У обочины дороги стоял настоящий рейсовый автобус. Грайс увидела, как у его двери курит Аймили. Она вертела в руках толстую палку.
Аймили подскочила к Грайс и Кайстоферу, обняла их.
– Вы еще здесь?
– спросил Кайстофер.
– Как мы могли вас бросить?
– улыбнулась Аймили. Аймили постучала палкой по корпусу автобуса.
– Погрузили прирожденных убийц вот. Ну, они на карантине.
Лаис помахал Грайс рукой с места
– А я за ними присматриваю. Вот палку себе взяла. Я-то знаю, что такое дисциплина.
Грайс нежно улыбнулась Аймили, она хотела сказать, что соскучилась, но слова застряли в горле.
– Мы пойдем к машине, - сказал Кайстофер. Он больше не держал Грайс за руку, это было неприлично. Она пошла за ним. Его белый «Бентли» еще пуще сверкал после дождя. В багажнике кто-то бился. Видимо, части Касси пытались проложить себе путь к свободе. В окне мелькнула белая нога Маделин, Грайс услышала приглушенный стеклом стон. Кайстофер и Грайс сели в машину, Грайс взглянула в зеркало заднего вида и густо покраснела. Дайлан и Маделин предавались жаркой любви на заднем сидении. Плечо Маделин уже было перебинтовано, а пулю Грайс увидела в бардачке, когда заглянула туда, лишь бы только не смотреть в зеркало заднего вида. Грайс так и представляла, как Дайлан сам вытаскивает из Маделин пулю, и оба они считают это органичной частью прелюдии.
– Я люблю тебя, - говорил Дайлан.
– Я кровоточу, - шептала Маделин. Грайс зажала уши и закрыла глаза, едва почувствовав, как машина тронулась.
Она и не думала, что после такой чудовищной ночи может чувствовать себя так хорошо.
Глава 15
Прошло два с половиной месяца с той суматошной ночи. И Грайс поняла, что слово "чудовищная" в ее голове как-то очень незаметно сменилось на безобидное, ничем не примечательное слово "суматошная", подходящее практически любой бессонной ночи.
За эти два месяца с половиной Грайс столько раз оказывалась в смертельном ужасе от параличей, ее столько раз тошнило кровью, и ее внутренности так болели, что ее встреча с Бримстоунскими девочками изрядно померкла.
Живот Грайс уже был заметен. Для матерей человеческих детей второй триместр считался самым благополучным, однако Грайс знала, что в ее случае он будет самым мучительным.
Кайстофер стал с ней очень осторожен. Ничто в мире не могло навредить ей, кроме ее ребенка, но Кайстофер казался обеспокоенным, взволнованным. Даже когда они были вместе, совсем вместе, синхронизировались, как он говорил, Грайс ощущала, как он переживает. Ей хотелось успокоить его, и когда они лежали, крепко обнявшись, совершенно вместе, Грайс думала, что все будет хорошо, зная, что эта мысль путешествует и по его разуму.
Он переживал, что Грайс и его сын, а теперь они знали, что у них будет сын, в опасности. Грайс тоже переживала, но ей не нравилось отдавать себе в этом отчет. Она притворялась, что она абсолютно спокойна. Разумеется, это была изоляция аффекта.
Сегодня, впервые за много дней, Грайс и вправду чувствовала себя легкомысленной, праздничной. Они ехали на свадьбу Дайлана и Маделин, и Грайс надела платье, которое уж точно понравилось бы Маделин. Ей не терпелось поздравить Маделин. Грайс подумала, что если это последний в ее жизни праздник, стоит провести его как можно веселее.
Впрочем, далеко не все нравилось Грайс в программе свадьбы Дайлана. Но изменить ее было не под силу никому.
Грайс чувствовала, как дрожат у нее руки. Это тоже из-за малыша. Олайви сказала, что он действует на Грайс как что-то подобное слабому нейротоксину вроде алкоголя. Проблемы со зрением и координацией движений начались не так давно, Грайс все еще не успела к ним привыкнуть. Иногда она просто теряла зрение, на пару часов, на пару минут - по-разному.
– Если бы я узнал тебя раньше, - сказал Кайстофер.
– Я бы не стал на тебе жениться.
Грайс засмеялась:
– Я настолько ужасный человек?
– Ты знаешь, о чем я говорю.
– Нет, Кайстофер.
– Когда я выбирал жену, я отдавал себе отчет в том, что она может умереть. В том, что я могу принести смерть человеческой женщине. Я выбрал тебя, прочитав отчеты твоего психотерапевта. Суицидальные мысли, глубокая депрессия. Я подумал, что так будет лучше, чем если умрет кто-то, кто хотел бы жить. Поэтому я выбрал тебя. Из-за собственного чувства вины.
Поэтому Грайс, а не кто-то еще. А она столько времени гадала, чем же смогла привлечь бога. Он просто хотел найти себе потенциальную суицидницу, готовую умереть по любым, самым незначительным причинам.
– Но теперь я люблю тебя. И я не знаю, что я буду делать, если тебя не будет.
Грайс знала. Кайстофер полюбил ее, и это было очень похоже на человеческую любовь. Он был на нее способен, он почти был человеком - в одной из своих ипостасей. И он не хотел подвергать того, кого любит такой опасности. Не хотел, чтобы она умерла из-за него. Это было понятное желание, так роднившее его с людьми.
Машина остановилась. Шофер открыл дверь сначала перед Кайстофером, затем перед Грайс. Перед ними раскинулся грандиозный стадион Сити-Филд. Громоздкий, громадный, и при этом на удивление плавно вписывавшийся в город, он сиял от золотого, осеннего солнца. Сегодня было тепло, и Грайс даже захотелось расстегнуть пальто. Ноябрь будто давал городу вдохнуть еще раз перед тем, как задержать дыхание на зиму. Сентрал-парк уже окончательным образом оделся в желто-красное, и, как стареющая, но не потерявшая элегантности дама, отцветал в свое удовольствие. Уже были толстые тыквы и тыквенные пироги, дети отложили костюмы богов к Хейлловину и повсюду в супермаркетах появились толстые свечи с корично-яблочным запахом теплой осени.
Красно-желтые листья и сейчас засыпали дорогу к стадиону, сквозь них с трудом просматривалась разделительная полоса. Грайс захотелось оказаться на скамейке, подальше отсюда и совсем одной, чтобы смотреть на неспокойный Гудзон.
Осень снова явила Грайс свою дружелюбную, прекрасную часть, и ей хотелось насладиться этим тихим днем в одиночестве.
Гудзон причудливой волной извивался, взяв Сити-Филд в кольцо.
Грайс и Кайстофер шли под руку, Грайс не хотелось, чтобы журналисты видели, как ее может шатать. Щелчки фотоаппаратов больше не вызывали у нее никакой оторопи, они стали привычным сопровождением, словно шумом в голове.
Грайс и Кайстофер вошли в одну из бесчисленных дверей, ведущих к стадиону. В арочные окна бился осенний свет, наполненное людьми здание шумело муравейником. Грайс и Кайстофер шли по до блеска вычищенным бежевым полам, и место это, такое шумное, вдруг напомнило Грайс вокзал. Она никогда прежде не была в Сити-Филд, бейсбол ее не интересовал, хотя Лаис и Аймили пару раз звали ее.
Она вдруг спросила:
– Кайстофер, а если есть способ разбудить богов, почему никто никогда не думал воспользоваться им?