И восходит луна

Беляева Дария Андреевна

Кайстофер некоторое время молчал. Грайс проходила мимо автоматов с едой скрывавших, как драгоценности, яркие обертки шоколадок.

– Такие способы есть не только у Дома Тьмы. У многих Домов. Но никто не использовал их. Потому что всякий раз в истории, когда кто-то думал применить этот ритуал, у него находилось достаточно ненависти к остальным богам, к богам других Домов, чтобы отложить его в сторону. Мы все друг другу враги. Касси - исключение. Большинство из нас воспитывается в ненависти к собственным родителям. Младшие поколения ненавидят старших. Никто не хочет их пробуждать. А если и хочет, то опасается богов других Домов. Мы заинтересованы в поддержании статуса кво. Представь,

что сказали бы, увидев нас, наши предки. Мы уродливы, мы похожи на людей, мы переняли их повадки. Я бы не хотел застать момент Пробуждения. Я бы хотел пробудиться вместе с другими - однажды, и посмотреть, каким станет мир. Но я бы не хотел представлять бодрствующих богов в этот момент.

Грайс и Кайстофер вышли из просторного зала к узким дорожкам, ведущим к скамьям. На взгляд Грайс все было сделано не слишком эргономично. Не будь Кайстофер богом, им приходилось бы мучительным образом протискиваться перед незнакомыми, раздраженными людьми. Однако, только завидев Кайстофера, люди сжимались, спешили убраться куда-то, расступались. Кайстофер шел позади Грайс, он приобнимал ее, положив руку ей на живот. Грайс чувствовала себя неловко, как и он. Для них это было все равно, что для какой-то менее закомплексованной пары заняться любовью прямо на трибуне. Грайс не понимала, почему он переживает. Даже если кто-нибудь выстрелит Грайс в голову, с ней все будет в порядке. А если что-то случится, то случится - само. Но никто не хочет быть беззащитным перед обстоятельствами, в которых ничего не зависит от твоих действий.

Первый ряд, безусловно, был крайне престижным местом. Грайс видела заметных политических деятелей, известных актеров быть может игравших на одной площадке с Маделин, владельцев корпораций. Грайс и Кайстоферу нужно было пройти дальше. Аймили называла это место дагаут - скамья запасных под зеленым навесом, спасающим от дождя и солнца. Только для семьи.

Грайс слепили яркие, блестящие рекламные щиты, висевшие над стадионом. Рекламы "Кока-колы" и "Бадвайзера", выполненные в одинаковых цветах вполне могли вызвать эпилепсию. То и дело мелькали логотипы, от которых темнело в глазах - такие разнообразные, яркие, въедавшиеся в мозг. Реальность казалась блеклой при взгляде на рекламные щиты.

Грайс увидела, что вся семья уже была в сборе. Лаис и Аймили целовались, в руке у него был пакетик с попкорном, а у нее большой пластиковый стаканчик с пепси, будто в укор огромной вывеске "кока-колы", уставившейся на них.

– О!
– сказал Ноар.
– Добро пожаловать. Малые сейчас друг друга сожрут!

– Страсть, - сказала Олайви.
– Выглядит довольно унизительно за пределами экрана.

Грайс и Кайстофер сели на свои места. Ноар густо, как труп в фильмах ужасов, поливал хот-дог кетчупом.

– Классно, - сказал он, не успев дожевать первый кусок.
– Вот это я понимаю свадебный банкет. Не то, что у тебя, Кайстофер.

– Дешевый китч, - сказала Олайви.

Лаис отстранился, глубоко вдохнул и сказал:

– Привет.

– Здравствуй, - сказал Кайстофер, а Грайс помахала. Аймили, не поздоровавшись, притянула Лаиса к себе за воротник.

– Не отвлекайся, это же прямой эфир.

Грайс улыбнулась. Они снова принялись целоваться, так страстно, что боль в челюсти ощущала даже Грайс. Она вдруг почувствовала, совершенно особым образом, вот ее семья. Недовольный, перемазанный в кетчупе Ноар, отстраненная Олайви, которая будто смотрела скучный фильм, не отлипавшие друг от друга Аймили и Лаис. А где-то там, недалеко, но невидимые, были Дайлан и Маделин в самый счастливый день их жизней. Грайс всмотрелась в поле перед ней. Оно представляло собой какую-то странную, неправильную фигуру,

как треугольник, решивший ближе к вершине вдруг стать кругом. На вечно-зеленой в любое время года траве Грайс видела странные, песочного цвета, залысины. Наверное, они были как-то регламентированы правилами, потому что образовывали странные фигуры, однако для Грайс это все было не менее загадочно, чем узоры на кукурузе из передач про НЛО, которые любила смотреть Аймили.

Стадион был полон. Здесь были самые влиятельные и известные люди страны, а так же и самые обычные. Дайлан не продавал билетов, он просто вбросил определенную квоту и те, кто успел, забронировали их. Периодически Грайс видела ребят, разносивших напитки и еду, типичную для матчей, совсем не праздничную - попкорн, хот-доги, яблоки в карамели.

Далеко не сразу Грайс заметила, что по краям поля к стенам, изукрашенным цветастой рекламой спонсоров матчей, прямо под трибунами зрителей, прикованы цепями, как собаки, дикие девочки. Они вели себя очень по-разному - кто-то сидел спокойно, кто-то сжался в комок и раскачивался, кто-то лежал, кто-то расхаживал, насколько позволяла цепь. Издалека Грайс не видела, где Лайзбет. Лица их были теперь открыты, но белые, легкие платья в этот теплый, но осенний день, остались неизменны.

Зазвучал эмериканский гимн, и все вдруг встали, замерли. Грайс же, впервые за свою жизнь, оставалась сидеть, и все на их скамье - сидели. Грайс видела, как мучительно Ноар борется с желанием встать и отдать честь гимну своей Родины. Однако по этикету это не полагалось. Они были выше Эмерики. Гимн отзвучал, но вместо команды на поле вышли Дайлан и Маделин.

На нем был смокинг, настолько нарядный, что почти пародийный, на ней - ослепляющее белое платье. Они улыбались. Маделин послала поцелуй кому-то далекому с последних рядов, и Грайс подумала - ее брат.

Дайлан и Маделин вместе были невероятно красивы. Он держал ее, его смуглая, темная рука сжимала ее фарфорово-белые пальцы. Публика взревела, приветствуя их. Громкость была чудовищной, Грайс зажала уши, однако она и сама кричала вместе со всеми. Она была счастлива за них.

Вслед за Маделин и Дайланом вышел жрец, его Грайс не знала. Их с Кайстофером женил ее отец, но у Маделин не было отца-жреца, дяди-жреца, брата-жреца. Она не была жрицей вовсе.

Дайлан и Маделин встали на место, которое, учитывая скудные познания Грайс в бейсболе, возможно, занимал кэтчер. Грайс не была уверена - папа иногда смотрел бэйсбол, и кажется именно на том месте всегда сидел на корточках парень, ловивший мяч.

Дайлан поднял руки, и толпа утихла, будто каждому лично зажали рот.

– Добро пожаловать, друзья, - сказал Дайлан, и голос его разнесся по всему стадиону, усиленный крохотным, невидимым с места Грайс, микрофоном.
– Мы рады, что вы пришли сюда для того, чтобы посмотреть на нас, в этот день невероятного счастья. Я никогда еще не ощущал, как прекрасно это, быть здесь, быть сейчас, а не в другое время, в каком-то другом месте. Здравствуй, Эмерика! Надеюсь и тебе хорошо здесь и сейчас!

Толпа снова издала радостные вопли, и Грайс - вместе с ней. Ей нравилось ощущать себя частью праздника, она даже позабыла о девочках - живых людях, которых держали на цепи, как животных. Кто-то из девочек закрыл уши руками, и Грайс внезапно замолчала. Кайстофер, молчавший все это время, взял ее за руку - только на секунду. Он хотел понять, все ли в порядке с ней - дикие девочки не волновали его.

– Эмерика, - снова сказал Дайлан, и тишина зазвенела, вторя звону его микрофона.
– Я хочу наградить тебя за терпение, за радость, за принятие. Однако сначала закончу, если ты не против, со своими семейными делами.