И восходит луна

Беляева Дария Андреевна

Одно было ясно: для изнеженной звездными ролями девицы, она дралась слишком здорово. Скандал этот и все еще иногда муссировался третьесортными газетенками, не сумевшими найти ничего свежее.

Какая она красивая, думала Грайс, вот эта женщина достойна бога. Грайс видела, как кончик щупальца с жалом - острой костяной иголкой, поглаживает пальцы Маделин. Никогда Грайс не понимала, как он управляет этими штуками. У нее не хватало фантазии представить, что сгибать их в любом направлении, свивать вокруг чего-либо, было для Дайлана так же удобно, как для нее, скажем, взять в руку стакан.

Наверное, меньше всего во всю эту разношерстную компанию гостей, включая родственников из Юэты, вписывалась младшая сестра Кайстофера и Дайлана -

Аймили. Она была совсем молоденькой, на десять лет младше своих братьев, ей только в этом году исполнилось двадцать, однако она уже успела обеспечить своей семье крупные проблемы с репутацией. Аймили была против всякого рода лицемерия, называла себя либеральной анархисткой, носила майки с Че Геварой без лифчика на светских приемах и показывала средний палец всем виднейшим деятелям культуры, политики и науки, которые когда-либо бывали в ее храме, чтобы отдать ей дань уважения.

Сейчас Аймили с самым унылым видом склонилась над тарелкой, она возила ложкой по тушеной оленине с трюфельным соусом, нарочито набирая густой, вязкой жидкости и позволяя ей медленно стекать вниз. Скатерть вокруг нее уже была заляпана предыдущими блюдами, разоренными ей.

У нее были длинные, спутанные волосы русого, нежного, цвета, как будто в палитре были идеально смешаны краски Дайлана и Кайстофера. Волосы у нее были естественные, не завитые и не выпрямленные, не слишком хорошо расчесанные, но густые и красивые. Ей не хватало только хайратника, чтобы воспроизвести эффект семидесятых на голове полностью. У Аймили было милое, беззащитное лицо глазастого ребенка, по-своему красивое и уж точно - очаровательное. Детскость, нежность ее черт портили залегшие под глазами и на крыльях носа синяки, видимо, от бессонных ночей. На Аймили была рваная на ребрах майка с надписью, сделанной явно вручную - "Нахрен полицию" и ядерно-розовая юбка, пышная и сшитая из сетки, очевидно, самостоятельно и не слишком старательно. На ногтях блестел обгрызенный бирюзовый лак с блестками. Казалось, еще чуть-чуть и она положит ноги на стол, а потом громко выругается. В ней самым странным образом сочетались расхлябанность и наглость с очарованием детской хрупкости.

Грайс слышала, как она спокойным, монотонным голосом говорит своему соседу:

– Полный бред, да?

Аймили была зависимой от азартных игр, и однажды, так и не отыгравшись в одном из казино Лэс-Вегаса, она превратила в пепел целый квартал. Кайстофер извинялся публично и не единожды, однако все попытки принудить сестру к раскаянию не увенчались успехом. В конце концов, Кайстофер и Дайлан запретили работникам казино выигрывать у нее, что, в общем, они, наверняка, и без божественного вмешательства усвоили. Аймили быстро стало скучно, однако эта воспитательная мера не обеспечила результата - Аймили умела создавать иллюзии, в том числе и изменять собственную внешность. Среди работников казино ходили слухи о том, как среди игроков можно распознать молодую богиню под прикрытием, однако с поличным ее еще не ловили.

Иллюзии Аймили, если смотрящий в них верил, были абсолютно реальны. Так иллюзорный огонь, неотличимый для постороннего от настоящего, чуть не пожрал Лэс-Вегас.

Аймили говорила монотонно, и Грайс не слышала ее речи, все перебивал восторженный голос Дайлана, а потом вдруг Аймили резко метнулась вперед, взяла соседа за воротник рубашки, так что ткань оглушительно треснула в тишине, тут же воцарившейся за столом.

Сцена была скорее смешная, маленькая, хрупкая девушка, схватила за воротник красивого парня с золотистыми, как у ретривера волосами и щенячьими, блестящими глазами. Они были ровесники, и эти разборки можно было принять за эмоциональную ссору парочки, но люди за столом, некоторые из которых являлись самыми влиятельными из деятелей Эмерики, притихли. Воцарились неподвижность и тишина. Грайс сразу поняла, что все эти люди, если на секунду и забыли свое место на свадьбе бога, тут же вспомнили

его.

– Иди сюда, сука.

– Аймили!
– сказал он, но на красивых губах этого кукольного мальчика играла веселая улыбка. Он был единственный, кто мог улыбаться в такой ситуации. Вряд ли он был очень смелый, а вот очень глупый - наверняка.

– Восемьсот часов в стриме, ублюдок.

– Слушай, я ничего не трогал, оно само обнулилось!

– Сейчас я обнулю тебя, ты понял?

Голос ее оставался таким же монотонным, но теперь был очень и очень злым. Мальчик был отлично одет, совершенно соответствовал случаю, но говорил легко и непринужденно, как будто они с Аймили болтали в кафе перед университетом.

– Аймили, - сказал Кайстофер, и Грайс вздрогнула, услышав его голос рядом.

– Мои достижения. Он все стер. Все.

– Уверен, ты сможешь разобраться с этим позже, - сказал Кайстофер совершенно спокойно. Он взял нож и вилку, снова принялся отрезать себе кусок слабо прожаренного стейка. Это был знак того, что ужин можно продолжать, ничего плохого не случится прямо здесь. Люди медленно, неповоротливо возвращались к своим разговорам. Аймили отпустила паренька, и они вместе засмеялись, однако когда он потянулся к ней, она стукнула его по руке.

Грайс нашла взглядом старшую сестру Кайстофера и Дайлана - Олайви. Она сидела чуть поодаль от остальных, рядом с ней был ее муж, которого Грайс все это время искала, а стулья по обе стороны от них пустовали.

Олайви была красивая, смуглая, больше похожая на Дайлана, чем на Кайстофера и Аймили, женщина. Ей было то ли тридцать один, то ли тридцать два года, Грайс не помнила. Но держалась Олайви так, будто ей было пятьдесят, и она была учительницей музыки. У нее был изящный стан, удивительно прямая спина, она выглядела еще более надменно, чем Кайстофер. Ее кожа казалась золотистой, в хрустальном свете зала. Глаза были карие, темные без меры, почти пугающие. Еще у Олайви были удивительно длинные пальцы, пальцы пианистки, хотя Грайс не знала, играла ли Олайви на музыкальных инструментах. Грайс вообще о ней мало что знала. Про нее таблоиды молчали, и в интернете можно было найти очень мало сведений. Андрогинная ее красота никогда не попадала на телевидение, были фотографии, но такие старые, что сейчас Грайс едва ее узнала. Олайви вела жизнь отшельницы, ее храм располагался в Библиотеке и Музее Моргана, и немного желающих отваживались делать ей приношения и просить об услуге. Говорили, она знала ответы на все вопросы мира. Так это или нет, она явно предпочитала уединение.

Именно она взяла в мужья кузена Грайс - Ноара. Ноар сидел рядом с ней, он был уже изрядно пьян, щеки его раскраснелись, хищное, обаятельное лицо сделалось злым. Грайс хотела поймать его мутный, серый взгляд, но Ноар над чем-то очень громко смеялся, совершенно не обращая внимания на нее. Не то, чтобы Ноар был хорошим братом - он дергал Грайс за косы все время, пока она не отрезала их. Однако Ноар ее понимал. Он был в такой же ситуации, он знал, что значит - сочетаться с богом. Ей хотелось поговорить с ним.

Странное дело, Ноар был ее семьей и стал ее семьей - они дважды родственники. Хотя с таким человеком как Ноар, мало кто хочет быть родственником и единожды.

Ноар был полицейским, не сказать, чтобы очень хорошим. Он всегда много пил, и страдал от своего чрезмерно горячего нрава, однако Ноар верил в то, что делает полиция, он хотел бороться с преступниками, он был идеалистом. Олайви увидела его еще, когда он был одиннадцатилетним мальчиком. Она вышла из долгого периода затворничества в семнадцать, и ее отец привез ее и остальных богов посмотреть на храм в Юэте, построенный родителями Ноара. Грайс богов так и не увидела, а вот Ноар, может быть, он никогда не рассказывал о том, что произошло, насладился общением с ними сполна. По крайней мере, он не хотел иметь ничего общего с культом, своей семьей и богами. Но Олайви выбрала именно его.