И возвращу тебя…
Шрифт:
— Нашли, нашли! Молодец, Мирза! Оставь его мне, а сам иди. Да не вздыхай… бабам, знаешь, иногда сладенького хочется. Это пройдет, пройдет… ты, Мирза, у меня единственный… а пока иди.
А сама уже дышит тяжело и губы облизывает, и рукой себя, рукой…
Рашида передернуло.
— Вроде как проснулся? — сказал давешний голос. — Коля, смотри, дергается…
— Не торопись, Кацо, — ответил второй. — Пусть прочухается. Время терпит.
Чиркнула зажигалка, в воздухе возник вкусный запах сигаретного дыма… Рашид потянул ноздрями; сколько времени он уже не курил? И почему? А вот сейчас разберемся, вспомним. Вот только что-то рановато он начал вспоминать, с Казани. Ну при чем здесь Казань? Погоди, погоди… давай по-новой, что там было? Жанна-сисястая, Катькин задок, Катькин
Сколько он тогда при Паучихе в фаворитах ходил? Больше года. Тошнило по-прежнему, но обнаружились и немалые выгоды. Варька была баба широкая — платила за «сладенькое», не торгуясь. В шестнадцать лет получил Рашид свой собственный участок, целую команду «быков» и шестерок. Мирза зубами скрипел, но терпел, ждал своего часа. И дождался.
Задолжал им армянин-цеховик за три месяца. То ли крутил-вертел, то ли и в самом деле обманули его поставщики, но перестал мужик платить, совсем перестал.
— Смотри, Рашид, — сказал тогда Мирза. — Твой участок, твоя и забота. Надо нагнуть гада. Нам долги прощать никак нельзя: одному простишь — все откажутся. Есть у него дочь-старшеклассница — в Свердловске прячет, думает, там не достанем. Возьми ребят, поезжайте, натяните телку на частокол. Авось, папаня поумнеет.
Поехали. Забрали девицу прямо со школьного двора, никто и не пикнул. Вывезли за город, разложили, пустили по кругу. Рашид не участвовал, стоял в сторонке, курил. Ему этой мерзости с Паучихой хватало. А как все прошли по два раза и пора было уходить, подошел к истерзанному телу, чтоб папаше привет передать. Присел на корточки, посмотрел в мутные, бессмысленные глаза, на синяк под глазом, на искусанные, распухшие губы, и ниже — на шею в лиловых засосах, и еще ниже — на исцарапанную грудь, и еще, еще ниже — на бесстыдно раскинутые ноги, измазанные кровью и спермой… и такая вдруг накатила на него ненависть, как будто не изнасилованная телка лежала перед ним, а сама ненасытная Варька Паучиха во всей вонючей мерзости своих дебелых телес. Схватил камень и бил до тех пор, пока не оттащили оторопевшие шестерки. Только тогда и пришел в себя.
Через неделю Мирза пришел за деньгами. Но денег не было. Не смог Рашид пойти к армянину после случившегося.
— Не смог? — переспросил Мирза. — Не смог?.. Я тебе говорил, что долги прощать нельзя?
— Говорил. Только он уже заплатил, Мирза. Дочерью заплатил. Разве этого мало?
— Смотри-ка ты… — удивился Мирза. — Совсем большой стал? Сам решаешь, кому что платить? А ну, клади руку на стол, елдак ходячий! Эй, вы, держать его!
Вынул Мирза нож, да и отрезал Рашиду мизинец на левой руке.
— Теперь будешь за каждый день пальцами платить, пока денег не принесешь. А через десять дней, когда пальцы на руках кончатся, за ноги возьмемся. И так до тех пор, пока от тебя один дрын не останется — Варьке на память.
В тот же вечер выбил Рашид деньги с цеховика. Потому что долги прощать нельзя. Вот и Катькин должок не прощается. Катьку Рашид выкупил два года назад из беер-шевского массажного кабинета за пять тысяч долларов. Выкупил по старой памяти, хотя с сутенерством к тому времени уже завязал. Жалко стало хорошего мяса. С такими данными, как у нее, вполне можно было работать по вызову в Тель-Авиве, а не долбиться с бедуинами в занюханном южном борделе. Теперь Катька брала двести долларов в час и давно уже могла бы отдать долг деньгами, но Рашид предпочитал брать натурой, причем по старым, бордельным расценкам. А в борделе Катьке платили по десять шекелей за клиента. Вот и получалось, что должна Катька Рашиду ни много, ни мало…
Рашид напрягся, пытаясь разделить тогдашние пять тысяч долларов на нынешние десять шекелей. Это ж сколько перепихонов получается?
— Что ты кряхтишь, бижу? — сказал уже знакомый ему голос. — Жизнь прекрасна. Открой глазки, сам увидишь.
На сей раз он подкрепил свое предложение несильной, но чувствительной пощечиной. Рашид застонал и открыл глаза. Прямо перед ним на стуле сидел здоровенный
— Ты… кто?.. — выдавил из себя Рашид.
— Я — твой маленький друг! — сердечно сообщил ласковый и честно-пречестно моргнул. — Расскажи мне сказку.
— Какую сказку… какой друг?.. — пробормотал Рашид и вдруг вспомнил все, одним разом, как будто ничем не примечательное слово «друг» было вовсе не словом, а камнем, застрявшим в зубчатом колесе и доселе мешавшим движению всего механизма, и вот теперь, когда это слово, наконец, выпало, застоявшийся маховик памяти дернулся, сошел с места и заработал на всю катушку, словно сдохший водяной насос, выплескивающий перед изумленным рашидовым взором лужицы лиц и ручейки событий. — Друг!.. ну конечно же… друг!
Проснулся-то он у Жанны-сисястой, это так, но Жанна тут абсолютно ни при чем. У Жанны-то все обстояло тип-топ, как всегда, по обычному, годами заведенному распорядку. Они встали поздно, часа в два и сразу зашарились, благо порошка еще было навалом. Потом приплелся из школы ублюдок, пожрал — уж что-что, а пожрать ублюдок умеет — и умотал на улицу, к своим подонкам-приятелям. Потом Жанна стала собачиться, по двум причинам. Во-первых, потому что сучка, а сучке положено собачиться по штату. А во-вторых, потому что собачиться она принималась всякий раз, стоило ей увидеть Рашида рядом с ублюдком. Дальше начался их обычный спор на обычную тему. Дура сказала, что есть люди, которые живут, как люди, и почему бы Рашиду не относиться к своему собственному ребенку по-человечески. А Рашид на это сказал, что она может взять своего собственного ублюдка под мышку и убираться с ним вместе в свой же собственный рабочий орган, а по дороге пусть лучше заткнется, потому что иначе он, Рашид, вломит ей, причем по-настоящему, не по-детски.
Но Жанна продолжала орать и реветь, и бить посуду, как будто не нанюхалась до этого вволю, а может быть, именно оттого, что нанюхалась, и поэтому пришлось ей-таки вломить, побольнее, но так, чтобы не попортить вывеску, потому что товарный вид важнее морального удовлетворения. Ну, и тут уж, с разгону, как водится… Вообще-то, Рашид, ушибленный Паучихой, редко хотел бабу по-настоящему — только когда бил. Так что, не исключено, что сучка Жанна устраивала эти понедельничные скандалы специально, чтобы его завести. И заводила, еще как заводила. А того не знала, дура, что рискует при этом шеей. Потому что каждый раз во время траха вперемежку мелькали в Рашидовой голове то поганая Варька-Паучиха, то страшной смертью умершая армянская телка, и руки сами тянулись схватить что-нибудь потяжелее и бить, бить, бить… так, чтобы череп — в кашу, чтобы вмять в землю ненавистное лицо, чтоб выдавить мерзкие гляделки, размозжить гнилостное хайло… бить, бить, бить, как тогда. Он и трахался, как камнем бил — злобными, размашистыми ударами. Но Жанне-сисястой нравилось. Дура и сучка, как и все они, бабы.
Вот и на этот раз, получив свое, Жанна подобрела, размякла, и они снова зашарились и посмотрели кино по видику, а там уже и вечер наступил, рабочее время. Все, как всегда, ничего необычного. Странности начались в восьмом часу, когда позвонил Ави, друг сердечный, и сказал, что заедет за Рашидом через десять минут, потому как есть дело. Вообще-то друзей у Рашида не было никогда, одни деловые партнеры. Друзья — опасная порода, опаснее врагов. С врагами все ясно: надо выстроить оборону покрепче и поменьше болтать, чтобы не выдать слабые места, которые бывают в любой крепости. Только вот трудно человеку жить в постоянной осаде, в вечном напряге, не высовывая носа наружу. Нет-нет, да и расслабятся мускулы, развяжется язык, нет-нет, да и ляпнешь что-либо, не подумавши. И, главное, кому ляпнешь? — Кому-нибудь совершенно постороннему: случайному собутыльнику, соседу по самолетному креслу, бармену в чужом городе… короче, специально выберешь такого, кто бегает совсем по другим тропинкам, штурмует совсем другие крепости. А потом вдруг — бац! — вот он, голубчик, ошивается у твоих ворот с улыбкой от уха до уха: здорово, дружбан, помнишь, как мы с тобой вместе за полдня пуд соли сожрали, не подавились?