…И всяческая суета
Шрифт:
– Из партии, – сказала Анна Ефимовна, – я выбыла по причине смерти.
– Чьей смерти? – спросил Федор Петрович, понявший это так, что чья-то смерть в свое время потрясла его нынешнюю посетительницу настолько, что последняя положила на стол свой партийный документ. Или, может быть, это она сама нечаянно причинила кому-то смерть и, не будучи осужденной, все-таки испытывала настолько сильные угрызения совести, что сочла себя недостойной…
– Моей смерти, чьей же еще? – ответила Анна Ефимовна.
– То есть это следует, видимо, понимать иносказательно? – осторожно спросил секретарь, быстро соображая, не вызвать ли милиционера снизу. Лучше бы, конечно, «скорую помощь» с санитарами, но ведь пойдут потом разговоры, что, мол, из райкома отвозят прямиком в желтый дом…
– Отнюдь, – возразила Анна Ефимовна. – Нет, я просто умерла, как это случается со всеми.
– Что же так? – машинально поинтересовался Федор Петрович, чувствуя себя все менее уютно в кабинете, не столь давно перешедшем из собственности Моссовета в нераздельное партийное владение.
– Это не столь важно, – сказала Землянина, не любившая вспоминать о той печальной поре. – Своею смертью, как принято выражаться.
– Вы, значит, полагаете, что это не важно? – спросил секретарь, одновременно нажимая кнопку. Помощник явился на вызов безотлагательно.
– Присядь, Иван Сергеевич, посиди, послушай. Случай с товарищем интересный.
Вдвоем было все-таки надежней: если она и в самом деле – с приветом, то они, говорят, обладают силой неимоверной.
Помощник послушно присел.
– Ты поближе, Иван Сергеевич, поближе.
Помощник переместился вдоль длинного стола и расположился поближе.
– Я вот тебя, Иван Сергеевич, сейчас введу в суть вопроса.
– Знаком я, Федор Петрович. Все документы изучил, и потом мы запрос и в партархив посылали, и в бюро загс. Случай действительно из ряда вон выходящий, уставом партии, а также инструкциями и постановлениями не предусмотренный.
– Да, – подтвердил Федор Петрович, – на этот счет даже и в проекте нового устава ничего не говорится. Однако, товарищ Землянина, из документов следует, что вы состояли на учете в Краснопресненском райкоме партии куда дольше, чем у нас. Вас там, безусловно, знают лучше. Почему бы вам для решения вопроса о вашей партийности не обратиться туда?
– Потому что умерла я у вас, – ответила Землянина, – и партбилет мой после смерти был сдан в ваш сектор учета. То есть я вынужденно выбыла из рядов в вашем районе, тут и должна в них вернуться.
– Логично, – согласился Федор Петрович. – А скажите, Анна Ефимовна: из документов следует, что вы… м-м… выбыли в возрасте семидесяти двух лет. Выглядите вы куда моложе. Это очень приятно, разумеется, но…
– Когда происходило мое возрождение, – отвечала Анна Ефимовна, – мой сын воспользовался старой записью…
– Сын? – переспросил секретарь. – При чем тут сын?
– Так он же меня и реставрировал. Он ученый…
– Ах, вот как. Ну и что же?
– То, что мне сейчас примерно – практически – шестьдесят с небольшим, хотя календарно, если бы не этот перерыв, было бы восемьдесят с хвостиком.
– Возрождение, вы говорите? – взглядом испросив разрешения, вмешался Иван Сергеевич. – Возрождение, товарищ Землянина, это скорее из историко-культурной терминологии. А то, что произошло с вами, уместнее было бы назвать воскрешением из мертвых.
И он, несколько приподняв брови, почему-то покачал головой.
– Возрождение, воскрешение – какая разница? – проговорила Землянина, менее всего думавшая сейчас о терминологии.
Теперь покачал головой и Федор Петрович.
– Ну нет, – сказал он, прищурясь, – разница есть, и немалая. Странно, что вам, товарищ Землянина, в прошлом члену партии с немалым стажем, она не бросается в глаза. Даже обладая элементарным политическим чутьем, можно было бы понять, что «воскрешение» – совсем не то, что «возрождение». Потому что термин этот, как вы прекрасно знаете, относится к сфере религиозной. А партия, товарищ Землянина, к религии относится по-прежнему отрицательно, как к искаженному, неверному мировоззрению, уводящему людей в сторону от понимания подлинных задач трудящихся. То, что в рамках перестройки и гласности религия, как может показаться, восстановлена в некоторых правах, вовсе не значит… Но скажите мне: как вы сами, коммунистка, насколько я могу судить, во всяком случае, по убеждениям… так ведь?
– Безусловно, – гордо кивнула Землянина.
– Какую оценку вы сами можете дать своей деятельности по вашему… восстановлению в живых, в ходе которой вы прибегли к помощи идеологически чуждого партии – и вам, следовательно – мировоззрения? Нет ли в этом элементов оппортунизма, беспринципности и отхода от атеистического мировоззрения?
– Категорически протестую, – твердо ответила Землянина. – Я ни слова не говорила о воскрешении. Меня не воскрешали! – вы правы, для коммуниста это звучало бы по меньшей мере странно. Меня восстановили; разве позорно для коммуниста быть восстановленным – сперва в жизни, а потом и в партии? В истории нашей родины имеется восстановительный период!
– Да, конечно. Но коммунист, товарищ Землянина, должен всегда и во всем сохранять кристальную чистоту.
– Разумеется, – подтвердила Землянина.
– Как же в таком случае следует расценивать то, что вы в таком серьезном деле прибегли к той самой семейственности, которая всегда осуждалась партией?
– Не понимаю, – сказала Анна Ефимовна растерянно.
– Чего же тут не понимать? Вы ведь сами признали, что вновь возникнуть в жизни вам помог не кто иной, как ваш собственный сын. Вот и Иван Сергеевич слышал. Что же это, по-вашему, как не семейственность?
– Простите, – сказала Анна Ефимовна, собравшись с силами, – но не кажется ли вам, что вы тоже возникли в этой жизни благодаря действиям ваших собственных отца и матери? Может быть, это тоже семейственность? И как к этому вашему появлению относится районная партийная организация?
– M-м… Ну, это спорно, – сказал Федор Петрович, несколько смущенный неожиданным поворотом темы. – Как ты думаешь, Иван Сергеевич?
– Очень, очень спорно, – поддержал помощник.
Наступило молчание, продолжавшееся с минуту.