И всякий, кто встретится со мной...

Чиладзе Отар

Перед нами — ситуация, почти экспериментальная. Герою романа предоставлена возможность начать все сначала, стать в полном смысле слова творцом своего будущего, будущего своих детей. Однако ни родоначальника, ни продолжателя рода из Кайхосро не вышло: он оказался просто неспособен взять на себя ответственность за других людей.

Страх перед смертью еще можно объяснить, зная прошлое Кайхосро. Да и угроза мести оскорбленного горца — не тот житейский пустяк, от которого легко отмахнуться. Только можно ли исчерпать натуру Макабели, сказав о его трепете перед местью, перед неизбежным для каждого человека концом? Возвратясь к многостраничному повествованию, увидишь, что в сознание Кайхосро постепенно входил,

утверждался в нем, расцветал глубинный страх перед жизнью, во всех ее проявлениях, способных хоть как-то задеть ум, душу, волю героя романа.

Двухэтажный дом, построенный Кайхосро на удивление деревне, пропитан неистребимым запахом лжи и страха перед действительностью. В фундаменте этой семьи не оказалось ни капли любви. Кайхосро ненавидит Анну за то, что она стала причиной его новых неприятностей, ее сына Георгу — за то, что тот прекрасно видит трусость бравого майора; родившийся в новом доме Петре с ненавистью относится к Георге, считая его возможным соперником с точки зрения наследства, и холодно презирает мать; с появлением внуков, Александра и Нико, стареющий Кайхосро начинает ненавидеть и их, ибо они самим своим появлением на свет и взрослением напоминают о дряхлении деда; внуки тоже не остаются в долгу, всячески мстя деду… Нет просвета в этом существовании сменяющих друг друга поколений, нет конца горю, потерям, ударам судьбы.

В двухэтажном особняке за огромным забором отсчитывают время привезенные издалека, диковинные, похожие на башню часы, но движение времени здесь — иллюзия. Да и что может измениться, уйти вперед в бытие, где задыхается все живое, где все застыло в оцепенении.

Время в романе — вообще категория довольно зыбкая. Кажется, вчера Петре был мальчишкой, сегодня он — солидный торговец вином, но заметить этот переход трудно В дом к Макабели часто заходит местный священник, отец Зосиме, заходит много лет подряд, а вот уловить его старение, его переход в иное качество почти невозможно — все та же улыбка, все та же перхоть на плечах, все те же маловдохновенные споры с хозяином…

Петре, в конце концов, выбрасывает ключ от ненавистных отцовских часов, только что это может изменить?

«Жизнь истекла, прошла мимо них»… Для обитателей дома окружающий мир так же загадочен, непознаваем и пугающ, как и для людей тысячелетия назад. Не оттого ли разговоры о роке, преследующем семью, закономерно возникают на страницах романа?

Даже если и решаются обитатели дома на какие-то решительные поступки, они заканчиваются или бессмыслицей, или трагедией. Попробовали Нико с Александром взорвать свинью, любимицу деда, — и Александр остался без руки, попыталась внучка Кайхосро Аннета уйти из дома в поисках любимого человека, в поисках иной судьбы — и попала в руки к жестокому, отупевшему насильнику.

«Бессмысленная, излишняя доброта лишь разжигает зло»; «Излишняя доброта — тоже болезнь»; «Это доброта твоя проклятая нас погубила».. Цитаты взяты почти наугад: люди, населяющие дом Макабели, или не понимают и не принимают добра, или бесконечно страдают, проявив его, — все гаснет здесь, все, достойное человека, превращается в свою противоположность Став инвалидом в результате своего естественного порыва, Александр становится и убежденным мизантропам, философом и певцом жизненного зла: «Уродство — это жизнь, случайно рожденная или случайно спасшаяся; отец его — рок, и рок — его мать, оно неизбежность, непредвидимая потому только, что предвидеть его люди не хотят, потому что оно их не устраивает!»

Это свободно льющееся повествование вряд ли может быть признано скрупулезным и многомерным исследованием прошлого. Эта семейная хроника несет слишком мало традиционных примет жанра: вместо четкой расстановки персонажей, за которыми легко угадываются социальные силы и социальные тенденции, — столкновение

жестоких страстей, клубок противоречий, коренящаяся в подсознании людей задавленность собственным существованием на земле, мрачный голос крови… Писатель не гнушается самыми мрачными тайниками и малопривлекательными пружинами человеческой психологии. В романе уродливое жадно тянется к уродливому; возлюбленная Александра, калека Маро, утешается тем, что есть люди несчастнее ее, и та же потребность видеть людей хуже и подлее себя движет Ягором, изнасиловавшим Аннегу, — отщепенцем и парией с общепринятой точки зрения.

Если романист хотел убедить читателей, что уступки злу, страх перед действительностью, равнодушие, неспособность к гуманному поступку не только мало украшают людскую природу, но и ведут к нравственной деградации человека, передаются в известной степени по наследству, — то такая цель безусловно достигнута. В романе живет тревога и высокая требовательность к человеку. Мировоззренческая теорема может доказываться и «от противного».

Это не значит, что роман однотонен и однопланов. По его страницам проходят и Анна, так и не растерявшая своей человечности и доброты, и всегда готовый прийти на помощь доктор Джандиери, и вечная служанка Агатия, с ее истовой тоской по ласке и счастью, и молодой инженер-путеец Мито, бросившийся спасать — спасать добром и сердечностью — искалеченную физически и душевно Ан-нету. Философствующий отец Зосиме справедливо замечает: «Цветок фасоли… очень похож на человеческую мечту… И то и другое тянется вверх!» И мы не раз получим подтверждение этой мысли. Однако речь не о распределении света и теней в романе, а о философии его. Она и «рассыпана» в романе, и неожиданно и резко заявляет о себе в финале.

Вспомним диалог отца Зосиме и Александра, диалог в тяжелую для обоих минуту, после того, как стало известно: это именно внук похитил тело покойного Кайхосро, чтобы отомстить за поруганное безрадостное детство и исковерканную жизнь.

«— И ад, и рай существуют! Каждый выбирает сам.

— Выбирает? Да как же мы можем выбирать? — удивился Александр».

И дальше:

«— Человек ничего не выбирает, — спокойно, задумчиво сказал Александр, — а или подчиняется тому, что ему навязывают, или гибнет… Я тоже гибну, батюшка! Я тоже погиб — погиб прежде, чем родился; и погиб именно потому, что не мог выбирать, от кого, где и когда родиться…»

Когда-то, в самом начале своего пребывания в Уруки, Кайхосро меланхолично размышлял: «…Сейчас от него одного зависело, кто кого одолеет — он жизнь или она его». Чем закончился этот безрадостный поединок, ясно. Не стала ли судьба Александра очередным повторением судьбы Макабели, с этим поистине родовым неверием и скепсисом?

Александр склонен — до поры, до времени — все свои несчастья объяснять происхождением и обстоятельствами. Слова отца Зосиме о выборе мало убеждают его оппонента, да и роман не торопится с комментариями. Как сказано выше, извиняющих нравственную человеческую деградацию обстоятельств в романе нет. Еще и еще раз — личная ответственность человека перед жизнью, другими людьми, судьбой.

Да, связь романного действия с конфликтами и проблемами огромного окружающего мира видимо пунктирна. О реформе 1861 года сказано между прочим. О строительстве железной дороги в окрестностях Уруки — отрывочные сведения, не сведения — противоречивые слухи, которыми обмениваются урукийцы. О Нико, другом внуке Кайхосро, уехавшем в город, — тоже нет внятных известий. Стал студентом, попал в террористы, осужден и сослан…

И тем не менее «И всякий, кто встретится со мной…» — роман немалой социальной наполненности. Авторское отношение к вещам открывается в духе поэтики всего произведения, не становясь от этого менее ясным и определенным.