И явилось новое солнце
Шрифт:
Я улыбнулся, вспомнив Лазурный Дом. Темноволосая женщина многозначительно посмотрела на меня и демонстративно подавила зевок, но я вовсе не намеревался прерывать повествование Одило; теперь, когда мне не суждено больше скитаться по Коридорам Времени, любая связь с прошлым или будущим была мне бесконечно дорога.
– Следующей его мыслью – которая лучше бы пришла ему в голову первой, сьер, как он часто повторял моей матери и мне, когда мы усаживались возле очага, – было то, что казнедей отправлен с какой-нибудь мрачной миссией и собирается пробраться и исполнить ее незамеченным. Исключительно важно, сьер, как тотчас же понял мой отец, было узнать, послан ли он Отцом Иниром или же кем-то другим. Поэтому мой отец устремился к нему так смело, будто шел во главе целой когорты хастариев, и без обиняков спросил его об этом.
– Уж конечно, замышляя какое-нибудь злодеяние, он бы немедленно признался твоему отцу, – съехидничала Таис.
– Дражайшая госпожа, – ответил Одило, – я не знаю, кто ты такая, поскольку ты воздержалась от того, чтобы сообщить нам это даже тогда, когда наш высокий гость любезно открыл нам свое благородное происхождение. Но ты, очевидно, ничего не знаешь о махинациях и интригах, которые ежедневно – и еженощно! – плелись в мириадах коридоров Обители Абсолюта. Мой отец был прекрасно осведомлен, что ни один агент, посланный с тайным поручением, не откроет его даже при самом суровом натиске. Он рассчитывал лишь на то, что какой-нибудь невольный жест или мимолетная перемена в выражении лица выдадут измену, если таковая имеет место.
– Разве тот Северьян не скрывал лицо под маской? – спросил я. – Ты сказал, что он был одет как палач.
– Уверен, что нет, сьер, поскольку мой отец часто описывал его: внешность самая зверская, сьер, и жуткий шрам на щеке.
– Я знаю! – встряла Пега. – Я видела его портрет и бюст. В Гипогее Абсцитиций, куда их отправила Автархиня, когда во второй раз вышла замуж. Он выглядел как самый настоящий головорез.
Чувствовал я себя так, будто мне самому кто-то перерезал горло.
– Весьма меткое определение, – подтвердил Одило. – Мой отец говорил то же самое, хотя и не в таких резких выражениях, насколько я припоминаю.
Пега разглядывала меня:
– У него ведь не было детей, верно?
– Уж об этом-то мы бы знали, я полагаю, – улыбнулся Одило.
– Законных детей. Но он, лишь двинув бровью, мог заполучить любую женщину в Обители Абсолюта. Да любую экзультантку!
Одило велел ей попридержать язык и обратился ко мне:
– Надеюсь, ты простишь Пегу, сьер. Тем более что это своего рода комплимент.
– То, что я похож на головореза? Да, подобные комплименты мне отпускают повсеместно, – ответил я не раздумывая и продолжил в том же духе, одновременно надеясь подвести разговор к повторному замужеству Валерии и подавить приступ острой боли: – Но разве тот головорез не приходился бы мне дедом? Северьяну Великому сейчас было бы восемьдесят с лишним, если бы он был жив. Кого мне расспросить о нем, Пега? Мою мать или моего отца? А ты не думаешь, что в нем все-таки что-то было, раз он, выросший палачом, владел сердцами стольких шатлен, пусть даже Автархиня и взяла себе нового мужа?
Прервав молчание, воцарившееся после моей маленькой речи, Одило произнес:
– Эта гильдия, сьер, по-моему, давно упразднена.
– Разумеется. Так все думают.
Небо на востоке уже почернело, и наш импровизированный плот заметно разогнался.
– Я не хотела тебя обидеть, гиппарх, – прошептала Пега. – Просто… – И шум набежавшей волны поглотил ее слова.
– Ничего, – ответил я. – Ты права. Судя по всему, он был тяжелым человеком и жестоким – по крайней мере по всеобщему мнению, – хотя, быть может, в том нет его вины. Вполне вероятно, что Валерия вышла за него по расчету, однако здесь мнения расходятся. Так или иначе, со вторым мужем она была счастлива.
– Золотые слова! – обрадовался Одило. – Берегись, Пега, когда скрестишь меч с солдатом.
Таис привстала, держась за ножку стола одной рукой, и, указывая на горизонт другой, воскликнула:
– Смотрите!
45. ЛОДКА
Это был парус, временами поднимавшийся так высоко, что становилась видна темная палуба под ним. Но в следующий миг он практически исчезал из виду, ныряя и скрываясь между волнами. Мы кричали до хрипоты, махали руками, и наконец я посадил Пегу к себе на плечо, удерживая равновесие с таким же трудом, как в шатающемся паланкине балушитера Водалуса.
Ветер вдруг уронил гафель, и Пега простонала:
– Они тонут!
– Нет, – сказал я, – они меняют направление.
Маленький кливер тоже опал и с хлопком наполнился снова. Не могу сказать, сколько вздохов и сколько ударов сердца миновало, прежде чем мы увидели заостренный утлегарь, направленный в небо словно флагшток, водруженный на зеленом холме. Редко время тянулось для меня так медленно, и мне казалось, что их можно насчитать несколько тысяч.
Еще мгновение, и лодка вынырнула на расстоянии полета стрелы от нас, а за ней тянулась длинная веревка. Я бросился в воду, не зная, последуют ли за мной остальные, но чувствуя, что на лодке я смогу помочь им скорее, чем на плоту.
Тотчас мне показалось, что я попал в иной мир, еще более необычный, чем Ручей Мадрегот. Беспокойные волны и полное туч небо исчезли, словно их никогда и не было. Я ощущал мощное течение, но не мог сказать, отчего возникло это ощущение; ибо хотя затопленные пастбища моей затонувшей страны колыхались подо мной и ее деревья с мольбой протягивали ко мне свои ветви, сама вода будто находилась в покое. Я словно наблюдал из пустоты за медленным вращением Урса.
Наконец я увидел под собой домик с уцелевшими стенами и каменной печной трубой; открытая дверь будто манила меня внутрь. Мне вдруг стало очень страшно, и я устремился вверх, к свету, столь же отчаянно, как в тот раз, когда тонул в Гьолле.
Я пробил головой морскую поверхность; из моих ноздрей хлынула вода. На миг мне показалось, что ни плота, ни лодки рядом уже нет, но тут волна подняла лодку так высоко, что я разглядел ее потрепанный непогодой парус. Я понимал, что, сам того не ведая, пробыл под водой довольно долго. И я поплыл быстро, как только мог, но теперь старался держать голову над водой, а в моменты погружения плотно зажмуривать глаза.
Одило стоял на корме, держась одной рукой за румпель; увидев меня, он энергично зажестикулировал и прокричал что-то подбадривающее, но я не расслышал. Через пару мгновений над планширом появилось круглое личико Пеги и еще одно, незнакомое мне лицо, загорелое и морщинистое.
Волна подхватила меня, точно слепого котенка, затем я скатился вниз головой с ее гребня и поймал у подошвы конец веревки. Одило отпустил румпель (который, как я увидел потом, забравшись в лодку, и так был зафиксирован крепежной петлей) и принялся тоже спасать меня. Борт маленькой лодки поднимался над водой всего на пару кубитов, и мне не составило труда, упершись ногой в руль, перепрыгнуть на корму.
Хотя Пега впервые увидела меня всего стражу назад, она обняла меня, как любимую игрушку.