И жить еще надежде…
Шрифт:
Было уже написано (это не фантастика, а факт) коллективное письмо, подписанное виднейшими деятелями науки и культуры — советскими евреями, в котором они признавали коллективную вину евреев и требовали их депортации на Дальний Восток. Документ этот и подписи под ним существуют реально. По приказу Сталина были подготовлены эшелоны для депортации, а в Хабаровском крае уже построены лагерные зоны специально для высланных. При этом число мест в бараках планировалось не более чем на половину людского поголовья, отправляемого на восток, — половина должна была умереть по дороге.
Ничего этого я, конечно, не знал и знать не мог. Помню морозный мартовский день 53-го года, переполненный актовый зал института, хмурые мужские лица и заплаканные глаза женщин. Огромная мраморная статуя вождя возвышалась над залом, где выступавшие клялись в верности
Через несколько лет, после XX съезда, статую с постамента сняли. Взорам всех приезжих, едущих из аэропорта в город, открывалась странная картина: Ленин, показывающий на пустой постамент напротив. Через какое-то время исчез и постамент, а потом убрали и осиротевшего Ленина.
Неожиданные преображения памятников вождям в последующие годы видеть мне приходилось неоднократно. Помнится, в 70-м году в Царском Селе под Ленинградом, где жили тогда мои родители, открыли новую баню, а напротив ее входа установили памятник Ильичу с кепкой в руке. Ленин явно направлялся в баню, поскольку на постаменте были выбиты его слова: «Правильной дорогой идете, товарищи!» Ситуация эта показалась городским властям несколько двусмысленной, и в одно прекрасное утро памятник неузнаваемо изменился. Надпись с постамента исчезла. Преобразился и Ленин: ему была приделана окладистая борода, в правую руку вместо кепочки дан веник, а в левую — шайка. Великий вождь превратился в старика, идущего в баню. Этот монумент, однако, тоже простоял недолго и был снят после очередной идеологической инспекции.
В середине 70-х годов во время Международного геологического конгресса по Тихому океану, проходившего в Хабаровске, я попал на автобусную экскурсию по городу. В числе других достопримечательностей Хабаровска нам был показан огромный постамент из красного мрамора, на котором сиротливо стояла несоразмерно маленькая фигурка Владимира Ильича. Бойкая девица-экскурсовод пояснила нам: «На этом месте когда-то возвышался огромный памятник Муравьеву-Амурскому — покорителю края. После революции памятник был снят и на его место поставлен памятник Ленину. Посмотрите — какой несоразмерный монумент: весь Ленин с один сапог Муравьева-Амурского».
В 80-м, кажется, году в Воронеже мне показали огромный, гордо возвышающийся над пологим берегом Дона памятник замечательному русскому поэту Алексею Кольцову, здешнему уроженцу. Что-то в памятнике показалось мне неуловимо знакомым — это не поэтически решительное движение вперед, эта долгополая шинель с длинными кавалерийскими обшлагами, уже виденная прежде правая рука, заложенная за отворот, и, наконец, огромные солдатские сапоги. «Да-да, — предупредил мой недоуменный вопрос сопровождающий меня представитель горкома комсомола. — Это была статуя Сталина, а к юбилею нашего знаменитого земляка голову Сталина сняли и вместо нее приделали голову Кольцова». Так и стоит над Воронежем Алексей Кольцов в кавалерийской шинели, и невольно на ум приходят его знаменитые строчки: «Раззудись, плечо, размахнись, рука».
А бесконечные варианты «Лукичей», расставленные во всех наших больших городах, — например, «Ленин в джинсах» возле метро «Московская» в Питере или «Ленин на термосе» — в начале Крещатика напротив Бессарабскою рынка в Киеве!
С чувством горькой ностальгии по своему юношескому ослеплению «светлыми идеями социализма» прихожу я в Москве к Дому художника, невдалеке от которого стоят и сидят свергнутые со своих постов в разных местах столицы Дзержинский, Калинин и Свердлов. У их ног лежит расколотый Ильич из роскошного красного мрамора. И вспоминается надпись, увиденная мною в 1965 году в волжском городе Самаре, тогда Куйбышеве, на мраморной мемориальной доске, висевшей по чьему-то недосмотру на одном из
«На этом месте в сентябре 1918 года во время белочешского мятежа толпой озверевших белогвардейцев были растерзаны последние честные борцы за коммунизм».
Выше упоминалась песня «про штабного писаришку», начинающаяся строчками «Я был батальонный разведчик», которую мы, конечно, считали народной. Однако сорок лет спустя в Москве, в 1992 году, я познакомился с ее автором. Алексеем Петровичем Охрименко.
Автор «народной» песни про батальонного разведчика и не менее популярных песен, которые мы тоже распевали в студенческие годы, — «Венецианский мавр Отелло», «Ходит Гамлет с пистолетом» и «Великий российский писатель, граф Лев Николаич Толстой», — Алексей Петрович Охрименко, родившийся в 1923 году, в 42-м девятнадцатилетним юнцом ушел на фронт, где почти сразу же угодил в котел подо Ржевом. Помните у Твардовского: «Я убит подо Ржевом»? Но Алексею Охрименко везло. Он не погиб под Ржевом и позднее под Витебском, хотя и получил тяжелое ранение, а в 45-м закончил войну под Кенигсбергом. После войны он стал журналистом. Работал в радиокомитете, в журнале «Советский Союз», в «Медицинской газете» и, наконец, в газете «Воздушный транспорт», откуда ушел на пенсию.
Самые знаменитые свои песни, «Батальонного разведчика», «Отелло», «Гамлета» и «Толстого», он написал в соавторстве с друзьями Сергеем Кристи и Владимиром Шрейбергом. Охрименко вспоминал об этом так: «Писали мы втроем: я, мой старый друг, который демобилизовался на год позже меня, в сорок седьмом году, Сергей Кристи, и Володя Шрейберг, который шел на класс моложе нас. Писали мы у Володи. У них были две комнаты в общей коммунальной квартире. В одной из них стояло фортепиано (играл Володя очень прилично). Выглядело это так: Володя садился к фортепиано, а мы по обе стороны от него, я иногда приходил с гитарой. И мы не писали, а, как говорится, слагали песни. Долгое время они не были нигде записаны, пока Володя однажды не хватился и не сказал: «Давайте все-таки запишем их и перепечатаем на машинке». Потом, к сожалению, наша троица расстроилась. То есть не то что мы, не дай Бог, поругались, — мы дружили и продолжали дружить, но у Володи наступила пора диплома, — он ВГИК кончал, Сережа уехал в Подмосковье, где работал потом в газете в Воскресенске. И уже после пятьдесят первого года мы вместе никогда ничего не писали. А я, поскольку не мог уже, так сказать, от песни отстать, через некоторое время сел писать один».
Сам Охрименко, судя по его воспоминаниям, начал писать песни в 43-м году, когда после ранения попал в госпиталь в Шую и, влюбившись там в медсестру, решил посвятить ей песню «Донна Лаура». Скоро, однако, его выписали на фронт, потом снова ранили, потом его часть перебросили с германской войны на японскую, и песню он закончил уже в Маньчжурии. По приезде в Москву он показал песню своим друзьям, и это послужило началом цикла, который был назван ими «Ангоры и персонажи».
Первая песня, написанная ими совместно, была о Льве Николаевиче Толстом. Здесь, по свидетельству А. П. Охрименко, зачинщиком стал Сергей Кристи, начавший песню про незаконнорожденного сына Толстого. Друзья, выслушав начало песни и одобрив его, решили, что песню надо написать не столько о сыне Толстого, сколько о самом Льве Николаевиче. Так появилась знаменитая «вагонная песня» «Жил-был великий писатель…» Песня эта за долгие годы обросла различными вариантами текста и мелодии. Я сам, прочитав ее «канонический» текст в книжечке А. П. Охрименко, выпущенной в Москве в Центре авторской песни в 1999 году, был удивлен, что в нем отсутствует самый, на мой взгляд, удачный куплет:
Однажды покойная мама На графский зашла сеновал. Случилась ужасная драма, — Граф маму изнасиловал.Помимо замечательной рифмы, этот куплет содержит главный сюжетный ключ песни, вполне обосновывая право поющего считать себя сыном великого писателя, о чем говорится в последнем куплете песни, также отсутствующем в указанном издании:
Граф умер в дороге, в изгнаньи, Дитям он не дал ничего. Подайте, подайте, граждане, — Я сын незаконный его.