И.Ефремов. Собрание сочинений в 4-х томах. т.4
Шрифт:
— Еще бы не чудо! Я водолазом работал, понимаю, что значит с трех километров такую козявку достать, — ответил один из машинистов. — Справимся, я так думаю…
Капитан Щитов не удивился появлению гостьи. Ее пригласили в рубку, и Щитов немедленно прикомандировал к ней мичмана, владевшего английским языком. Жена инженера Милльса рассеянно слушала его объяснения и часто поглядывала в окно рубки, откуда можно было видеть кипевшую на палубе работу: там свинчивали какие-то станины, тащили провода, выгружали из самолета ящики.
На минуту в рубку заглянул Ганешин. Молодая женщина сейчас же бросилась ему навстречу:
— О, простите меня, но ваш прибор,
— Еще шесть с половиной часов в нашем распоряжении, — ответил Ганешин. — Прибор действительно сложен, но наши моряки, если захотят, сделают эту — не скрою — невероятно трудную работу. А они хотят… Верьте нашим морякам, миссис Милльс, вы можете им довериться.
Для молодой женщины снова потянулось мучительное ожидание. Если бы она могла помочь в приготовлении этого таинственного аппарата… Страшный рев оглушил ее. Для натянутых нервов молодой женщины это было слишком.
— Боже мой, что это такое? — В изнеможении она прислонилась к переборке.
— Гудок. Он у нас в самом деле очень силен, — деловито пояснил мичман. — Это «Аметист» дает сигнал, что аппарат готов и поиски начинаются.
Мичман не ошибся. Сейчас же явился Щитов и пригласил жену Милльса вниз. Телевизор был временно установлен в темной лаборатории. Глубоководная часть аппарата раскачивалась на вынесенной за борт стреле, огромная катушка троса и кабеля была вставлена в лебедку. Корабль медленно шел к буйку, обозначавшему место батисферы.
— Опускать? — обратился Щитов к показавшемуся на палубе Ганешину.
— Пожалуй, пора.
— А ты не боишься?
— Чего?
— Ну, мало ли чего… Аппарат только что собран, наскоро установлен — вдруг откажет! Я и то волнуюсь…
— Нет, много раз испробован, испытан. Спускай смело, побыстрее…
Телевизор быстро скрылся в волнах, а кабель сбегал еще долго через счетчик катушки, пока чудесный «глаз» не достиг, наконец, нужной глубины. Трос присоединили к амортизатору, смягчавшему качку судна, и в тот же момент в темноте лаборатории Ганешин включил ток. Жена Милльса, вне себя от волнения, смотрела на овальную пластинку экрана, которая вдруг из черной превратилась в прозрачную, пронизанную голубоватым сиянием. Ганешин бросал непонятные американке отрывистые слова Щитову, от него команда передавалась на палубу, к лебедке.
Как только телевизор был установлен на высоте пятнадцати метров над дном, Ганешин стал нажимать две белые кнопки справа от экрана. Там, внизу, маленькие винты заработали, поворачивая аппарат. В голубом свете экрана показалась черная тень, и сразу стало понятным, что эта светящаяся голубизна — прозрачная глубинная вода, в которой тончайшая муть осадка носилась роем крошечных серебристых точек, отражая и рассеивая свет. Вид океанского дна на экране телевизора был необычаен. Человек, попавший на другую планету, наверно, был бы так же поражен и не способен понимать видимое. Один Ганешин, освоившийся с видом океанских глубин при прежних испытаниях своего «глаза», осторожно направлял аппарат. Черный, слегка клубящийся от мути горб слева был плоским выступом скалистого дна. Дальше к северу дно чуть-чуть понижалось, потому что красноватый отсвет дна впереди исчезал, отрезанный тем же серебристым голубым сиянием.
Манипулируя разными рычажками, Ганешин менял границу резкого изображения, одновременно медленно поворачивая прибор, и соответственно менялось изображение на экране. Сначала вдали возникла
— Предел освещения, — пояснил Ганешин, — около километра.
Высокие зубцы подводной каменистой гряды смотрели мрачно, едва выделяясь среди вечной тьмы подводного мира. Телевизор обошел полный круг — везде простиралось бугристое скальное дно, прикрытое слоем ила, блестевшего в лучах осветителя, как алюминиевая пудра. Вид океанских глубин вызывал ощущение чего-то враждебного, таившегося в глубочайшем мраке, окружавшем поле зрения телевизора. Это был чуждый земной поверхности грозный мир безмолвия, тьмы и холода, неподвижный, неизменный, лишенный надежды и красоты.
Батисферы нигде не было видно. «Неужели промахнулись буем так сильно? — мелькнуло в голове Ганешина. — На полкилометра! Ясно же, она должна лежать в этой впадине!» Ганешин стал наклонять объективы аппарата вниз. Смутное темное пятно появилось с края рамки. Ганешин быстро повернул рычажок. Пятно передвинулось в середину, приблизилось и вытянулось. Неясные края его стали резкими. Черный цвет опять стал казаться красным… Молодая женщина за спиной Ганешина слабо вскрикнула, сейчас же зажав рот рукой. Яйцеобразный аппарат, наклонившись, стоял в центре рамки, казавшейся теперь прозрачным стеклом. Четкость изображения была настолько велика, что ясно виден был свисавший сверху кусок оборванного троса, толстые петли спасательных скоб и отсвет на иллюминаторе, который смотрел на моряков, как блестящий гранатово-красный загадочный глаз.
— Иллюминаторы у батисферы со всех четырех сторон, значит, они уже видят нас, — объяснил Ганешин жене Милльса. — Сейчас самое главное — посмотрим, живы ли… — Ганешин поспешно поправился: — …попробуем поговорить с ними.
Он щелкнул чем-то и положил длинные пальцы на кнопку. Соответственно движениям пальцев экран гас и вспыхивал снова. Присутствующие сообразили, что, гася и вновь зажигая осветитель, Ганешин посылал в окно батисферы световые сигналы морзе. Много раз повторив один и тот же вопрос, Ганешин выключил свет и замер в ожидании ответа перед погасшим экраном. Все собравшиеся в тесной каюте затаили дыхание, сдерживая волнение решающей минуты. Она прошла — экран оставался черным. Медлительно и зловеще потянулась вторая минута, и тут в темноте экрана возник яркий бирюзовый огонек, исчез, вспыхнул ярче и разлился широким синим кругом — безмолвный ответ, принесенный светом со дна океана.
— Живы! Передайте на «Риковери», пусть подходят зацеплять батисферу! — радостно закричал Ганешин. В это время синий свет замигал подобно сигнальному фонарю. — Они говорят… — обернулся Ганешин к жене Милльса, но услышал вздох и мягкое падение тела.
— Отнесите в рубку, врача к ней! — обратился Щитов к подбежавшим людям. — Не выдержала, бедняжка. Почти трое суток… Ну, что там? — обратился он к Ганешину.
— Передают, что оба живы, экономят кислород как могут, но больше двух часов не протянут. Батисфера в порядке, не отделился груз… — читал мелькавшие на экране вспышки Ганешин — «Не можем понять, как…» Не поймете, подождите, — ’ отозвался моряк и услышал гудок американского судна.