Иакова Я возлюбил

Патерсон Кэтрин

— А что там?

— Буря идет. Схожу-ка я, сниму мотор, утоплю лодку.

Я знала, что это — крайняя меря.

— Помочь тебе?

— Нет, там полно мужчин.

— Ладно.

И я опять заснула. Он ласково меня подергал.

— Иди лучше за Капитаном. Приведи его к нам, на всякий случай.

Теперь я совсем проснулась. Папа беспокоился. Я вскочила, натянула прямо на рубашку рабочий комбинезон. Дом трясся, как паром капитана Билли.

— Дождь уже идет? — спросила я у дверей. Ветер завывал так, что я не слышала.

— Сейчас пойдет, —

сказал папа и дал мне самый большой фонарь. — Надень-ка ты лучше дождевик. Беги скорей и берегись.

Я кивнула.

— И ты берегись, папа.

Буря явилась еще быстрей, чем он думал. Я то и дело хваталась за изгородь по обе стороны улицы. Дул северо-западный ветер, а шла я на юго-восток, и мне казалось, что в любую минуту буря поднимет меня и донесет до залива. Когда я добралась до последнего дома, и улица сменилась тропой, пришлось встать на четвереньки, подобрать плащ и, в сущности, ползти. Меня бы мигом свалило, иди я прямо.

Если трясся наш дом, прикрытый другими домами, можно себе представить, что было с жильем Капитана. Как-никак оно стояло на отшибе, и у самой воды. Луч моего фонаря выхватил на секунду эту самую воду, и мне стало страшно. «А всякий, кто слушает слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот…» [9]

Я стала громко звать Капитана. Как он услышал меня сквозь бурю, в толк не возьму, но уже стоял на крыльце, когда я доползла до дома.

9

Библия, Евангелие от Матфея 7:26-28.

— Сара Луиза! Где же ты?

Я распрямилась, стараясь не поддаться ветру, и закричала:

— Скорей! Идите к нам!

Он подбежал ко мне, встал впереди и просунул мои руки себе под мышки. Фонарик он забрал, чтобы я смогла сцепить пальцы у него на груди.

— Держись крепко!

Меня прикрывало его крепкое тело, и все-таки путь наш был трудный. Дождь сыпал, как из пулемета, болотная вода бурлила под ногами. Капитан мне что-то кричал, но я ничего не слышала из-за ветра. И руки, и все у меня вымокло. Один раз пальцы расцепились. Капитан схватил меня за левый локоть и не дал мне упасть. Даже когда мы дошли до изгородей, он все держал меня. Я только и ощущала боль в руке, острую боль, которая придавала мне сил в этом кошмаре. На улочке кое-как прикрывали от ветра дома, но вода из залива неслась по ракушкам под ногами.

Когда мы пришли, папы не было, электричества — тоже. Мамино лицо казалось белым в свете керосинки, на которой она варила нам кофе. Бабушка качалась в кресле, плотно зажмурившись, и молилась вслух:

— О, Господи! Почто не сойдешь и не утишишь бурю? О, Иисусе, усмиривший воды Геннисарета! Ты рек, и они повиновались слову Твоему. О-о-о, Господи, Боже наш, приди и уйми злой ветер!

Буря, словно в насмешку,

просто завопила. Мы так испугались, что не сразу заметили папу. Он стоял у входа и укладывал повернее съестные припасы. Дверь была с подветренной стороны, но ветер мог измениться, кто его знает.

— Задуй-ка ты лампу, Сьюзен, — сказал папа. — И плиту. Вон как все мечется. Грохнет о них — тако-ой будет пожар!

Прежде, чем задуть огонь, мама дала папе чашку кофе.

— Ну, вот, — сказал он. — Быстро наверх!

Собственно, он кричал, иначе никто бы не услышал, но тон был спокойный, как будто он сообщает, который час.

— Идемте, мама, — позвал он бабушку, — а то уплывете в своей качалке.

И он указал фонариком на лестницу. Бабушка остановила свои причитания, то ли ветер заглушил их. Она двинулась к лестнице и медленно полезла наверх. Папа подтолкнул меня.

— О, Господи! — снова завела бабушка. — О, Милостивый! Ненавижу воду!

Каролина все спала. Я думаю, она проспала бы Страшный суд. Я подошла к ее кровати, чтоб разбудить, но папа меня окликнул:

— Не надо, пускай спит.

Я вернулась к нему и сказала:

— Она ураган пропустит.

— Да, — кивнул он. — Наверное. Сними-ка ты все мокрое и сама поспи.

— Как тут заснешь? Да мне и не захочется.

Даже сквозь завывания ветра я услышала, что он смеется.

— Да уж, — выговорил он. — Наверное, не захочется.

Когда я переоделась и помылась, как могла, я пошла к родителям в комнату. Папа спустился вниз и принес кресло, чтобы бабушка могла ворчать и качаться. Капитан как-то влез в папин халат, он на нем не сходился. Папа и мама сидели на кровати. Капитан — на единственном стуле. Зажгли свечку, пламя металось, все же дуло в щели. Мама похлопала рукой по кровати, сзади себя, и я туда забралась. Мне хотелось притулиться у нее на коленях, но в четырнадцать лет так не делают. И я просто села как можно ближе.

Говорить мы больше не пытались, все равно не перекричали бы ветер, воющий, как огромный раненый голубь. Мы уже не слышали ни дождя, ни воды, ни бабушкиных молитв.

Внезапно воцарилась тишина.

— Что такое? — спросила я и тут же поняла. Мы — в глазке, в эпицентре бури. Папа поднялся, взял фонарь и пошел к лестнице. Капитан встал, придержал халат и последовал за ним. Я тоже хотела встать, но мама меня удержала.

— Кто ее знает, надолго ли, — сказал она. — Пусть мужчины сходят.

Я думала возразить, но слишком устала, да и стоит ли? Папа с Капитаном почти сразу вернулись.

— Ну, Сью, там на два фута воды, — сказал папа, садясь к маме. — Плохо дело с твоей красивой гостиной.

Она погладила его по колену.

— Живы, и на том спасибо.

— О-о-о-о-о! — взвыла бабушка. — За что страдают праведные?

— Все в порядке, мама, — сказал ее сын. — Мы все живы. Никто не страдает.

Тут она заплакала, всхлипывая, как испуганный ребенок. Родители растерянно переглянулись. Я разозлилась. Да она сколько бурь пережила! И не стыдно!