Ideal жертвы
Шрифт:
Я опять посмотрела на часы. Почти половина двенадцатого.
Если б у меня было настоящее свидание – например, с тем же Константином – я черта с два спустила бы ему опоздание. Давно бы сбежала. И уж точно не стала бы звонить. Но когда ты к мужику равнодушна, тебе, по большому счету, совершенно наплевать: придет он или нет, опоздает и на сколько. Вот только... Те обстоятельства, в которые мы со Степой оба влипли, заставляли за него беспокоиться. Я достала из кармана костюма мобильник и набрала номер Степана.
Длинные гудки.
Я долго держала трубку, потом попробовала еще раз.
Нет, надо отсюда сматываться. Он не придет. Что же случилось?
Об этом я неотступно думала всю дорогу к корпусу для персонала: где Степан? Что с ним стряслось?
Быстрая ходьба немного меня успокоила. В корпус я входила запыхавшаяся, зато трезво соображающая. Я знала, где находится Степанов номер.
На лестнице и в коридоре я не встретила ни души. Степа жил на втором, мужском этаже, дверь в номер рядом с лестницей.
Я подошла к двери и постучала. Нет ответа. Я забарабанила. Тишина. Я застучала что есть сил, но никто не отзывался.
Ну, и где прикажете его искать? Или... Или плюнуть на тренера и пойти спокойно лечь спать? Но я понимала, что заснуть все равно не получится. Тревога за Степана не отпускала.
И тут меня осенило: бассейн! Степа же там вечно пропадает. Для отдыхающих он открыт до десяти, с десяти до одиннадцати в нем может плескаться персонал. А у двери всегда, и днем и ночью, сидит охранник (уж не знаю, что он там стережет – может быть, запасы хлорки?) Во всяком случае, местный постовой сможет мне сказать: когда и куда ушел Степа. Или (в мозгу непрошенно вспыхнула мысль) куда его увели.
Я выскочила из корпуса для обслуги и бросилась к бассейну. Луна, снова выкатившаяся во всей своей красе, и фонари превращали ночь в день, и от того, что на санаторских дорожках не оказалось ни единого человека, стало как-то дополнительно зябко. Да еще на меня надвигалась темная стеклянная громада бассейна.
Я взбежала по ступенькам. Свет в фойе не горел.
Я дернула дверь – она оказалась открытой. Стол, где обычно помещался охранник, пустовал.
– Ау, – негромко сказала я, – есть здесь кто-нибудь?
Молчание было мне ответом.
Я крикнула погромче:
– Есть кто живой?!
И опять тишина.
Я зажгла свой фонарик и двинулась в сторону раздевалок. Где находятся выключатели в фойе, я не знала, и искать их в темноте мне совершенно не хотелось. Я дошла до двери женской раздевалки (интересно, что даже в такой час я воспользовалась женской).
Вошла, включила в ней свет. Ни души. Лишь льет вода из незакрытого крана, сиротливо висит чей-то забытый купальник. Я прошла сквозь душевую и очутилась в стеклянной громаде бассейна.
Здесь было немного светлее: свет луны и уличных фонарей, падая сквозь застекленные стены, создавал в гулком помещении полусумрак. Вода неспешно колыхалась в темноте. Мои шаги перекатисто отразились от стен, потолка, поверхности воды. Я посветила фонариком в один угол бассейна, потом в другой. Пусто.
И тут краем глаза я заметила, что на поверхности воды что-то лежит. «Мертвый дельфин» вдруг вспыхнула у меня в мозгу первая ассоциация (мертвого дельфина мы видели с Юриком в нашу первую и, увы, последнюю поездку на море). Но откуда, извините, в санаторском бассейне возьмется дельфин, да еще мертвый?! Я направила на воду луч своего фонарика. Я уже предчувствовала самое недоброе. Свет фонаря выхватил слегка качающееся на волнах тело.
Мужчина был в одних плавках и лежал в воде на спине, а его широко раскрытые, не моргающие глаза уставились в потолок. Лицо покрывал слой воды, но ни единого воздушного пузырька не вырывалось из его губ.
То был Степан. Мертвый Степан.
Я отчаянно завизжала и выронила фонарик.
И тут в бассейне зажегся свет.
...То, что было дальше, я помню какими-то обрывками, клочками – как в тот день, когда у меня на занятии умерла толстушка Елена Ивановна.
...Вот меня допрашивает мент – немолодой и бесконечно усталый (кажется, я встречала его на улицах нашего городка). Он притулился в фойе за столом охранника, я сижу напротив. Нет, он не хочет повесить на меня убийство тренера, просто его интересует, почему именно я первой обнаружила труп.
«Почему вы оказались в бассейне в такое время? Ах, вы искали Степана – зачем? О, у вас было свидание, и он не пришел – а вы что, состояли с ним в интимных отношениях? Нет? Почему тогда свидание?»
И так далее, и тому подобное, и каждый мой ответ вызывает новую цепочку вопросов. Но я, естественно, не призналась в том, что Степан что-то раскопал...
Вспоминается еще: вот я стою на бортике бассейна (до допроса это было или после? Кажется, до), и кто-то из оперативников поднимает валяющуюся рядом склянку: «О, снотворное, пузырек на пятьдесят таблеток, пустой. Приобщаем к делу. Надо снять отпечатки». Ему отвечают: «Картина типичная. Накушался реланиума и бросился в воду, чтоб наверняка». Кто-то поддакивает: «У покойного были большие проблемы с деньгами». Вступает третий: «Очевидное самоубийство, и к гадалке не ходи. Впрочем, вскрытие, что называется, покажет».
Я хочу заорать: «Самоубийцы не бывают такими веселыми, как Степа сегодня! Они не назначают свиданий! Не говорят, что нащупали решение и что скоро трудностям с деньгами придет конец!» Но я понимаю, что нужно прикусить язычок...
И уже напоследок, когда увозят труп и уезжают менты, нас, сотрудников, строит – в буквальном смысле строит в линейку, по росту – карлик-директор. Мы стоим вдоль бортика злополучного бассейна, спиной к воде: я, ночная уборщица, два охранника в черном. Директор тихо, но очень внушительно говорит: «Ничего не было. Постояльцы знать ни о чем не должны. Ни о каком самоубийстве. Тренер по плаванию просто уволен. Кто проболтается, сильно пожалеет. Все ясно?» И от его слов, и от воды за нашими спинами веет холодком...
...Разбитая морально и физически, я возвращаюсь в свой номер в три часа ночи. Не забываю поставить будильник на десять (хорошо же меня тут успели выдрессировать!): в одиннадцать у меня первое занятие, а завтрак – бог с ним, с завтраком. Я падаю в постель и засыпаю, едва успев раздеться. Меня мучат кошмары, я то и дело просыпаюсь вся в поту, снова проваливаюсь в небытие – и окончательно будит меня громкий, настойчивый стук в дверь. Первая же мысль, которая является ко мне спросонья: «Все, за мною пришли».