Идеалист
Шрифт:
— Да, сегодня хорошо пели, — сказала она машинально, ибо почему-то вспомнила отца. Может быть, оттого, что он всегда был их главным ценителем и критиком?
Ему бы понравилось, они пели с вдохновением. Илья хорошо вписался; как бы он воспринял его — москаля и безбожника? Все-таки, очень приятное лицо, несмотря на тяжелый подбородок и заметные скулы — монгольская кровь, сказал бы Станислав Стешиньский; оба музыкальны, но этот не умеет скрывать. Если внешне, очень поверхностно — то почти похожи, но глубже… страшно подумать, как они столкнулись бы…
Анжелика обрадовалась, когда Джеймс пригласил ее на танец и, будто отбросив прочь наваждение, плясала с необычным для себя темпераментом, Смеясь, дурашливо раскачиваясь, она вдохновляла Джеймса, и он с непостижимой для такого большого тела гибкостью метался черной пантерой, каким-то запутанным звериным путем.
Нет, ему никогда не танцевать так рок-н-ролл, думал Илья и тут же — с капризной досадой: как она может так отплясывать после всего, что случилось! Забиться в тихий угол, а еще лучше — петь, петь без конца… вдвоем, смакуя все тонкости вариаций…
Он смотрел в окно на тысячи слепых квадратных глаз и, быстро скатываясь в хандру, думал: «Ни дня покоя, ни минуты тишины! Муравейник, инкубатор… — обрывки мыслей, обрывки чувств…» После каждой смены мелодии он оглядывался: она танцевала с Карелом, потом с филологом Олегом и опять с Джеймсом. Домой, домой, усесться в кресло, поставить что-нибудь грустное, тихое… «Грегорианскую мессу», например, — подсказал ехидный голос. Я…
Он вздрогнул от прикосновения: это была она с улыбкой, предвещавшей колкость: «Ведь вы не собираетесь туда прыгать? Погодите, мы еще ни разу не танцевали, — сказала она и с завидной легкостью перешла на серьезно-участливый тон. — Почему вы загрустили?»
— Я? Почему, нет, — соврал, смешался и мгновенно покраснел он, затем попытался обрести равновесие. — Что вам за интерес танцевать со мной после Джеймса? Или не жаль своих ног?
— Правда так думаете о себе? — обернулась она удивленно, увлекая его в «гостиную». — Немножко скованный, это правда, слишком контролируетесь головой. Обязательно пробуйте рок-н-ролл, у вас получится.
И положила руку на его плечо — высоко, у самой шеи. Было в этом жесте особенное доверие: она приближалась к нему, раскрывалась, всецело полагаясь на сдержанность его правой руки, которой он обнимал ее за талию. Податливая, чуткая… ничего не стоило стиснуть, прижать ее неумолимой, требовательной хваткой и на мгновение захлебнуться в преступном блаженстве… Нет, он должен балансировать, скользить по краю сумасшествия и даже — о, Боже! — отвечать, болтать о чем-то…
— Ну, если я не буду контролировать себя… Что? Какой праздник?
— В Польше часть населения уже празднует этот день, но скоро, я думаю, он превратится в общенациональный праздник, — когда все узнают, что 22-го октября родились Барбара и Анжелика Стешиньские.
— О, конечно, в Союзе тоже… Но где будет торжественное заседание и какая форма одежды?
— Всякие заседания будут здесь, форма одежды — верхняя.
— Хм… спасибо, придется чистить ордена и медали. А много будет народу?
— Не очень, может быть — сорок.
— О, ужас! Правда? — сорвался он с шутливого тона и тут же спохватился. — А сколько ваших поклонников?
— Точно не знаю: пять — шесть, один не уверена…
— Тогда считайте — пять, — что он делает! Куда его несет! — чтобы не разочароваться.
— Почему?
— Знаете, если шестой не придет, или не окажется поклонником, все пятеро вас не утешат.
Игра была увлекательной и опасной: в ней было что-то от шахмат и фехтования, которыми он занимался в школе. Теперь жди ответной атаки, — приготовился он.
— Это правда, — улыбнулась Анжелика, — поэтому очень рассчитываю, что вы придете.
— Обязательно… только…
«Не отношусь к вашим поклонникам»? — грубо, прямолинейно да и неправда, в конце концов…
— …только я не привык быть шестым.
Какой светский лев! — злился Илья на себя.
— Тогда приходите пораньше, — снаивничала Анжелика.
Она шутила шутя, она щадила его самолюбие, наблюдая за тем, как все оттенки мысли отпечатываются на лице, каких усилий стоит ему игра.
— Хм, как просто стать первым, — сказал он.
Сказать ему, что первый — тот, кто уходит последним? Нет, на него нельзя было обижаться.
— Не сердитесь и приходите — неважно когда.
Он замешкался, сбитый ее непоследовательностью и почти сердито ответил:
— Спасибо, я приду, но… в дуэлях я не участвую.
Отличный выпад! Пусть знает, что он не собирается расшибаться в лепешку!
— Вы опасаетесь поражения? — спросила Анжелика так мягко, что более самонадеянное ухо могло бы услышать: «вам нечего опасаться».
— Нет, я боюсь победы, — ответил Илья, краснея. Он был доволен, стыдился и ненавидел себя — все вместе. К счастью, мелодия кончилась, и он натурально сбежал, сославшись на доклад, предстоящий в ближайшем будущем.
И снова его слова обернулись против него. В сущности, это была правда, но ведь уходил он не из-за доклада. Теперь она подумает, что он корчит из себя очень делового человека, как раньше играл — светского. Фальшь, фальшь, двусмысленности… к черту, прочь! Вообразит, будто он набивает себе цену — «петушится» перед самочкой! Поэтому его и задержать не пытались…
Задержать? По правде говоря, ей не пришло это в голову по причине дурного западного воспитания, не признающего русского ритуала уговариваний. Его поспешный уход несколько озадачил ее. Перебирая свои слова, она не находила в них ничего обидного: она могла бы бросаться камушками и покрупнее, но он такой самолюбивый и патологически честный, что даже шутит серьезно. Он слишком сдерживает, чересчур контролирует себя… зачем? «Ну, если я не буду контролировать себя…» — интересно, что тогда будет? Умница, музыкальный, но зачем он так сдерживает себя, чего он боится?