Идеально другие. Художники о шестидесятых
Шрифт:
– Андрей, что ты делаешь? Куда нам идти работать, вообще времени не хватит.
– Я обращусь к иностранцам: покупая у вас работы, они вас развращают, и вы погибаете как художники.
– Ты что, спятил, на эти деньги мы живем и можем не ходить на работу, экономим время для творчества.
Я пошел к Рабину, сказал: «Знаешь, что задумал наш общий друг?» Оскар его пригласил к себе, они поговорили, и он отказался от своего обращения – а оно у него было почти написано. А вообще, я с ним хорошие отношения поддерживал. Нечасто, но мы бывали друг у друга, когда я жил на Садовой, а он на Арбате. Всегда, когда прохожу, смотрю на альков, где Андрей жил, там
Новая жизнь в «Лианозове» началась с переездом Рабина и появлением Глезера.
Знакомство Рабина с Глезером случилось в 66-м году, выставка в клубе «Дружба» – это начало его деятельности. Глезер родился в Тбилиси, был человек страстный, роль советского инженера и переводчика его не удовлетворяла. Попав к Рабину, он понял, что нашел свою нишу, и решил превратить весь мир в нашего зрителя и блеснуть сам. Глезер говорил: «У меня две головы, одна моя, другая – Рабина». Глезер жил на Щербаковской, но сказал: «Я буду жить там, где живет Рабин». И тоже купил квартиру на Преображенке. Сделал музей и охватил весь дом, чтобы люди покупали картины. Однажды я пришел к нему и застал склонившимся над списками. «Кто еще у нас в доме не охвачен? Кто еще не купил картину?» – спрашивал он жену. Оказалось, он изучал списки жильцов своего кооперативного дома, населенного научными работниками, людьми по тем временам зажиточными и советскую власть не любившими. Расчет был верен – кто откажется помочь новому искусству, которое «они» зажимают. Когда Глезер стал делать выставки на Западе, он звонил и говорил: «Расшифровывайте!» А как расшифровать натюрморт с картами? «Ты должен, ты же неофициальный художник!» А что там неофициального? Больше глубины, больше драматизма, чем в советской живописи. Сейчас он уже не горит, все потухло, нужны деньги, чтобы прожить. Коллекция продана, какой-то тон о прошлом он поддерживать может, но настоящего уже нет, он его не знает и не в курсе дел.
В 50-х вы открывали для себя забытый авангард 20-х. Вы его знали через Соколова, потом ходили в запасники. Как вы попали к Ивану Алексеевичу Кудряшову? Лида считала его художником выше Малевича, показывала мне в Третьяковке две его работы и рассказывала, как их купил Костаки.
Кудряшов – это отдельный разговор! В Прилуках жил Федор Федорович Платов, неинтересный художник, из бывших футуристов, занимался и поэзией, и искусством. Личность интересная. Ефросинья Федосеевна Ермилова-Платова, Рабин, я, Лида греемся на солнце, купаемся в прекрасной окской воде. Разговорились, нам все было интересно, где, как.
– Федор Федорович, а из вашего поколения кто-то остался?
– Не знаю уже.
И обращается к своей супруге, Фроку он иногда называл Фро:
– Фро, кто же из наших остался?
– А Ваня-то где, где Ваня?
А они уже забыли, кто куда девался за все это время.
– А кто он? – говорю я.
– Да он вообще у Малевича учился, но мы как-то потерялись. Лет двадцать – тридцать никаких сведений нет.
– А где он жил-то?
– Знаешь, Володь, место очень приметное – магазин «Военторг» на Калининском, с угла странная башня была наверху, со стрельчатыми окнами, дом уходил в переулок.
И я иду по Калининскому проспекту, подъездов нет жилых, нахожу, захожу в подъезд, смотрю, да, почтовый ящик «Кудряшов». Раз это башня, сажусь на лифт и еду до самого верха. Выхожу, высокие двери представительного хорошего дома. В коммуналке звонков шесть, позвонил «Кудряшов». Ни слуху ни духу, постоял – может, не живет уже, старые остались звонки, нет там никого. Нажал на звонок пониже, соседке, на всякий случай.
– Кто там? – подозрительно.
– Я к Кудряшовым.
Она открыла дверь на цепочке:
– Вы знаете, вы им позвонили, а они живут наверху.
Позвонил, в это время спускается женщина.
– Кто там?
Дверь не открывает, через щелку.
– Вы знаете, я к Кудряшовым.
– Ну я Кудряшова, что, что?
– Мне Платов сказал о вас с Ефросиньей Федосеевной.
– Что с ними, живы они?
– Живы, я и пришел к вам.
– Ой, ну я вам тогда открою.
И я по винтовой лестнице чугунной к ним поднимаюсь. А по дороге, смотрю, висят какие-то натюрморты, цветочки, портрет Ленина. Думаю, куда я пришел, какой Ленин, какой Кудряшов? Ну, я захожу, комната метров двадцать, и висят картины с хвостатыми ракетами. Размером 80 на 60 или 70. Все какие-то хвосты и летят ракеты. Небо такое все разделанное, но хвосты довольно любопытные, как-то закручены. И сидит человек. Она ему:
– Вань, Вань! Вот молодой человек от Платовой Ефросиньи Федосеевны, помнишь их?
– Мальти-помальти. – Он говорил уже присказками. – Ну помню, конечно, а что с ними?
Симпатичный человек, удивительный. Бедность, но чистота идеальная. Заштопанная рубашка-косоворотка, но все чисто. Бедность их сделала прозрачными, но очень чистыми. А картины висят только вот эти.
– Вань, молодые люди интересуются, что ты делаешь?
– Ну мальти-помальти – вот видите, вот о чем мечтал Малевич. Мы оказались в космосе – он же ведь о космосе мечтал.
Ну да, говорю. Я тогда, честно говоря, не знал еще о мечтах Малевича, потом узнал – а сам думаю: «Да… там Ленин, тут ракеты».
– Может, чайку выпьете, у нас нет ничего, вот бараночки есть.
– Спасибо, – говорю.
Ну, мальти-помальти.
– Вань, а может, мы покажем несколько работ? – вдруг она заговорила.
И в это время он достает шедевр. У меня мурашки по коже побежали, когда она показала эти работы.
– Ну, вот видите, мы это немного прячем. Иван Алексеичу в 34-м году справку дали, чтоб он живописью вообще не занимался. Запретили в молодости.
Справку он потом Костаки отдал.
– Да мы все прячем! У нас как праздник, так к нам энкаведешники, – она еще по-старому называла, – здесь демонстрации ходят, у нас раскладушки стоят. Они хорошие люди, всегда приносили вино, мы чай пили с тортом, и они у нас спали, в окно наблюдали за порядком.
«Мы все прячем, но энкаведешники люди хорошие, нас не обижали» – вот такая вот история любопытная. Это год 63-й.
Работы он показывал не сразу, постепенно. Я им рассказал, кто такой Костаки, какая у него коллекция. На второй раз мы пришли с Лидкой. А потом я туда Костаки привел, и это был цирк.
Прихожу с Костаки, она показывает работы, он сидит, «мальти-помальти».
Костаки говорит:
– Володь, Лид, это же прекрасные работы, такое явление в русском искусстве. Я коллекционер – Володя, Лидочка не дадут соврать, у меня многие есть, – и перечисляет.
– Ой, у вас такие картины висят, ой, Вань, ты слышишь, такие картины!
– Ну, мальти-помальти, мы ж не знаем с тобой ничего, живем тут в этой башне.
– Я хочу у вас купить картину. Сколько вы хотите?
– Ой, правда, что ли? Да сколько – мы не знаем. Мы ничего не знаем.