Идеальные каникулы смерти (сборник)
Шрифт:
Где они ее держат? Если бы мне пришлось угадать…
Мне нечего было угадывать. Все Святилище сияло предвкушением. Это Сердце пело песнь, посвященную одному из своих слуг. Чтобы найти ее, мне достаточно было следовать за этой песней. Я также мог пойти на звенящий зов цепочки, которую стискивали мои пальцы.
Или я мог остаться здесь, ожидая, пока за мной придут. Я мог исполнить свой долг и получить имя. Я мог стать прекрасным.
Кейт.
Я спрятал нож в рукаве, оттолкнулся от подоконника
Большая старая дубовая дверь была обита исцарапанным железом, в котором пульсировала жизнь. Я прижал к ней ладонь, и металл завибрировал резким звуком, запел и застонал на высокой ноте. Дверь тихонько заскрипела, когда я ее толкнул и заглянул внутрь.
Часовня была длинной и узкой. В самом конце, подобно волне, вздымался камень, образующий алтарь, задрапированный алым бархатом и подушками. Я сбросил с головы капюшон. Он упал мне на спину, обнажив уши, и я почувствовал, что снова могу дышать.
На алтаре неподвижно лежала Кейт. Стены пульсировали. Часовня находилась очень глубоко и совсем близко к Сердцу. Удары пульса составляли мелодию, эхом отзывавшуюся в моем Сердце. Мне было очень трудно удерживаться в рамках и размерах человеческого облика. Истинный облик неудержимо рвался наружу.
Коридоры, по которым я шел, были сонными и пустынными. Я изо всех сил старался сделать свои шаги скользящими, как у Посвященных, и не очень раскачиваться из стороны в сторону. Цепочка трепетала в до боли сжатом кулаке. Я обернул ею обитую кожей рукоять обсидианового ножа и сунул нож в рукав.
Они одели ее в красное платье. Это было прекрасно. Она была прекрасна. В ней была какая-то совершенно недостижимая для меня красота. Ее глаза были закрыты, а волосы рассыпались по подушкам.
Да простят меня Бог и Сердце! Я закрыл за собой дверь, постаравшись сделать это как можно тише. Мой шепот грохотом отразился от стен.
— Кейт?
Она пошевелилась и сделала едва уловимое движение рукой.
— Кейт, проснись.
Что, если они накачали ее наркотиками?
«Нечего сказать, хорош, — подумал я. — Самое время передумать». Всю свою жизнь я следовал велению долга. Но это…
Наверное, находясь в Сердечном свете, ты начинаешь смотреть на все несколько иначе. Хотя, возможно, все объяснялось тем, как она стискивала мою руку. Возможно, дело было во взгляде, которым она смотрела на меня, когда спрашивала, почему у них есть имена, а у меня — нет.
Возможно, причина заключалась в том, что каждый раз, когда я изыскивал предлог, чтобы встать в очередь именно к ее кассе с единственной упаковкой жвачки в корзине, она всегда мне улыбалась. Или в том…
Проклятье! Я решил, что лучше буду уродлив снаружи, чем стану уродливым насквозь.
— Кейт? — прошептал я еще раз, несколько более настойчиво.
Пол часовни был покрыт резными узорами, изображающими геральдические лилии. Каждая
— Сердце и Ад! Кейт, проснись! Пожалуйста!
Она моргнула, и стены часовни отозвались гонгоподобным трепетанием. Я успел добежать до алтаря. Но тут каменные стены под нервюрами с едва слышным шорохом раздвинулись, открыв моему взору дверные проемы в форме листьев, в которых стояли Посвященные.
Они что, все это время были здесь, ожидая моего появления?
— Проклятье!
Я был уже у алтаря, и мой человеческий облик исчез, сменившись истинным. Я развернулся спиной к Кейт, издавшей высокий пронзительный крик. Сердце застучало чаще, и его свет окутал всех нас прозрачной ясностью.
Посвященные двинулись вперед. У каждого из них тоже был нож. Их головы были накрыты капюшонами, но из темноты блестели глаза.
— Сердце требует, — пропел один из них глубоким, чистым, как звон колокола, голосом.
— Сердце требует! — хором отозвались остальные.
Кейт снова закричала. Это был одинокий, исполненный отчаяния звук.
Я уперся ногами в пол, впившись в него когтями.
— Не подходите! — завопил я.
Резкая нота вонзилась в их пение. Уродливая клякса на чем-то прекрасном.
Мне не следовало ее сюда привозить. А сейчас было слишком поздно.
Они подходили все ближе. Они не обратили внимания на мое предостережение, и оба сердца в моей каменной оболочке перестали биться.
Все замерло. И я решился. Пусть и слишком поздно, но я это сделал. Я принял решение, и все во мне встало на место.
Я прижал конец обсидианового ножа к груди.
«О мое Сердце! Кейт. Простите!»
Они не причинят ей вреда, если Сердце получит свою долю. Таков был оброк — плата сердцем.
Они были уже совсем близко и готовились броситься на меня. Я знал, что хотя они и облачены в рясы, но по-прежнему остаются горгульями. Я знал их силу и скорость, потому что знал себя. Кейт схватила меня за плечи. Она что-то кричала. Я не слышал ее, потому что у меня в ушах грохотало сердце и Сердце.
И я услышал, как Сердце взывает ко мне.
Я с силой вонзил нож себе в грудь, поразив одновременно и Сердце, и сердце. Это не так уж трудно, если знать, где нажимать. Если хватит решимости. И если вы сможете ударить кого-то из нас, когда мы окружены плотью, а не камнем. Или когда мы не защищены камнем в одном-единственном, но необычайно уязвимом месте.
Сердечный свет потускнел.
И мои сердца… остановились.
Мне показалось, что меня уронили в битое стекло, покатали по нему, потом окунули в кислоту и разорвали на части. В висках стучала боль. Все было не так, как раньше.