Идеальный любовник
Шрифт:
— Испытывая неутолимую жажду мести, нашел ли ты время подумать, что они могли сделать Эмерелд?
— Она вполне справится с этими проклятыми Монтегью!
— Неужели? Вспомни-ка: ты мог справиться с ними в тот вечер, когда был в их власти? А твой брат Джозеф?
Шон схватил пустой графин из-под виски и запустил им в камин. Хрусталь разлетелся вдребезги.
— Эмерелд — дочь Уильяма! Разумеется, он ею дорожит.
— Дорожит? — захохотал Джонни. — Она явно никогда не рассказывала тебе о своей жизни в отчем доме. Ее ругали, наказывали и контролировали каждый
Шон почувствовал, как у него в жилах стынет кровь. Эмерелд ни разу не пожаловалась на дурное обращение, он ничего не знал об этом. Да, ее лишили всякой свободы, так же как и его самого. В этом он не сомневался. Вот почему Шон так радовался, возвращая свободу им обоим. Наблюдать, как Эмерелд оживает, превращается в ослепительную, страстную женщину, какой она была во время их первой встречи, доставляло ему огромное наслаждение, ранее не изведанное.
И вдруг О'Тул похолодел. Джонни не приехал бы, если бы с Эмерелд ничего не случилось. Он боялся спросить, потому что не хотел услышать ответ. Шон вдруг осознал, что им все больше овладевает страх. Страх, который, как ему казалось, он не способен больше испытывать.
— Что они с ней сделали?
— Джек пытался столкнуть ее с лестницы, чтобы она потеряла ребенка. Моя сестра уцелела, но у нее сломана нога.
Страх Шона перерос в ужас.
— Когда врач моего отца пришел осмотреть ее, он обнаружил, что Эмерелд носит двойню.
Шоном овладело отчаяние. Он взглянул на Джонни с яростным недоумением:
— И ты оставил ее в таком положении?!
— Нет, сукин сын, это сделал ты!
Когда доктора Слоуна снова вызвали на Портмен-сквер, он никак не ожидал, что его позвали из-за еще одной сломанной ноги.
— Это просто эпидемия, — сухо заметил врач Уильяму Монтегью, мерившему шагами спальню и осыпавшему страшными проклятиями всех членов своей семьи.
Джек Реймонд то завывал от боли, то поносил на чем свет стоит слуг, сновавших вокруг, исполняя приказания. Когда Слоун заметил, что ему следовало бы брать пример с Эмерелд, которая с достоинством вела себя, ярость Джека обрушилась на него.
— Я собираюсь дать ему успокоительное, — сказал Слоун Уильяму.
— Это необходимо? — проорал тот. — Мне нужно, чтобы у него была ясная голова. Нам надо обсудить серьезные проблемы… дела…
— Придется подождать, — бросил доктор. — У вас будет достаточно времени для разговоров. Он еще несколько недель никуда не сможет выйти.
Эмерелд, которой и так уделяли не слишком много внимания, стала получать его еще меньше с тех пор, как за Джеком тоже пришлось ухаживать. Есть ей совсем не хотелось, что оказалось весьма кстати, потому что у миссис Томас совсем не оставалось времени для стряпни. И, покинутая всеми, Эмерелд осталась наедине со своими мыслями.
Страх перед неведомым будущим был невыносимым, поэтому она упрямо думала только о настоящем, уговаривая себя, что нечего размышлять о завтрашнем дне, пока он не наступил. Молодая женщина отдавала себе отчет, что перед ней открыты только два пути — либо позволить панике лишить себя здравого смысла, душевного здоровья, либо постараться справиться с ситуацией, насколько это в ее силах.
Сколько веков женщины рожают! Эмерелд понимала, что, будь у нее даже дюжина слуг, переносить боль придется только ей. Никто вместо нее этого не сделает. Она напоминала себе, что всю беременность чувствовала себя отлично. Тошнота по утрам оказалась временным неудобством, с которым удалось быстро справиться. Эмерелд знала, что обладает отменным здоровьем и сильным духом, и была уверена, что после рождения детей быстро восстановит жизненные силы. Нога больше не изнуряла ее острой пульсирующей болью, и она рассудила, что та заживает, как и положено.
Эмерелд разговаривала сама с собой и много молилась. Она просила о помощи, умоляла ниспослать ей силы и простить все ее грехи. Но больше всего она разговаривала со своими еще не родившимися малышами. Эмерелд уверяла их, что все будет хорошо, успокаивала воспоминаниями о счастливом времени в Ирландии и нашептывала об их отце, Шоне Фитцжеральде О'Туле, графе Килдэрском.
Шон О'Тул ходил взад-вперед по комнате, словно зверь в клетке. Раздражение из-за того, что приходится ждать команду, убивало его.
— Как только они приедут, мы сразу отплываем. Не важно, в котором часу. — Чтобы занять руки, Шон начал укладывать свой сундучок.
— Ты отплываешь, — спокойно поправил его Джонни. — Я не могу вернуться назад. Я сжег за собой все мосты. Отец уже узнал о моей роли в его разорении. Прежде чем уехать, я набросился на Джека Реймонда и намеренно сломал ему ногу.
— Я бы с удовольствием сам это сделал, — яростно сказал Шон.
— У тебя и так дела найдутся. Ты обязан исполнить свой долг по отношению к Эмерелд… А я — по отношению к Нэн.
— Нэн Фитцжеральд? — Темные глаза Килдэра впились в него.
— Нэн моя жена. Она носит моего ребенка. Я пренебрегал ею достаточно долго.
— Твоя жена? — Глаза Шона гневно сверкнули. — Когда, черт побери, все это случилось?
— Ты был так занят своим мщением и не замечал, что творится у тебя под носом. Нас поженил отец Фитц здесь, в Грейстоунсе.
— Как ты посмел замышлять что-то у меня за спиной? И я единственный, кто ничего не знает? — О'Тул пересек комнату в два огромных шага и вцепился Джонни в глотку.
Джонни прохрипел:
— Я не мог оставить ее с незаконным ребенком. И я люблю ее.
Слова Джонни нанесли удар сильнее, чем его кулаки. Плечи Шона опустились, и он ослабил свою смертельную хватку. Они оба обернулись на стук в дверь. Пришел мистер Берк:
— Прибыли Рори Фитцжеральд и команда.
— Слава Богу! — Впервые за пять прошедших лет Его имя сорвалось с губ Шона. — Скажи им, что мы отплываем сегодня ночью.
Пэдди Берн откашлялся:
— Мы с Кейт готовы ехать с вами. Мы знаем, что вы едете за ней.