Идем на восток! Как росла Россия
Шрифт:
Homo novus
Всегда полагалось считать: с одной стороны сплошь айвенго, рыцари без страха и упрека, главный из которых, конечно, Салават, а с другой стороны – тоже, конечно, сплошь – мироеды, изверги-палачи и, разумеется, ненавистные народу коллаборационисты. Однако, если присмотреться, все не так просто. Например, уже в самом начале бунта на стороне правительства выступил старшина Исмагил Тасимов, сформировав отряд из 140 башкир (это еще ладно, клан есть клан) и четырех сотен разноплеменных крестьян-добровольцев. Конечно, крепостных. И воевал этот отряд от звонка до звонка за законную власть, ни разу никуда не свернув. А между прочим, человек этот – очень непрост. Безо всякого «правильного» образования, но крупнейший «рудознатец», по тем временам, олигарх уровня Демидовых и Твердышовых. Имел 7 заводов и 234 рудника, где, понятно, работали крепостные, но условия их жизни были куда лучше, чем на демидовских предприятиях. От него к Пугачеву не бежали.
А если уж совсем на то пошло, то был мужик не только бизнесменом, но и зачинателем российской геологии. Еще в 1771-м, прося Берг-коллегию о дозволении поставлять медную руду
К слову, одним из «кумпанионов» Тасимова был еще один «олигарх», Туктамыш Ижбулатов (убивший в зародыше бунт Батырши), тоже имевший несколько приисков и заводов, и с 1759 года поставлявший руду на Шермяитские заводы, поставленные на их земле с условием покупать сырье только у них. А когда приказчики Шермяита попытались обмануть и ограбить «дикарей», по всем правилам вчинил иск владельцу, могущественному генерал-кригс-комиссару (министру недр) Александру Глебову, и выиграл долгую тяжбу вчистую: Берг-коллегия послала указ в канцелярию Главного управления сибирских, казанских и оренбургских заводов указание об «учинении верного ращета с рудопромышленниками». В период Пугачевщины, правда, Туктамыш, в отличие от Исмагила, в какой-то момент заколебался, писал неправильные письма, помогал кому не стоило бы, но вовремя спрыгнул с темы и, как уже говорилось, в конце концов был оправдан по всем пунктам. Ну и, до кучи, пара слов о еще одном старшине, Кулые Балтачеве. Этот, правда, к бизнесу (кроме взяток, которые все любили) отношения не имел. Чистый управленец и вояка. Командовал башкирским корпусом в Польской войне, был награжден, в том числе, «саблей, жалованной господином генерал-аншефом и разных орденов кавалером Александром Ильичом Бибиковым, с серебряною оправою и на ножнах бляхами». С самого начала встав на сторону законных властей, защищал Оренбург и Уфу, возглавлял «туземные» отряды, подавлявшие бунт. Шесть раз был ранен, много раз награжден. «Петр III» обещал за его голову 500 рублей, впятеро больше, чем власти за поимку Салавата. Потерял семью. На следствии, после очной ставки с Балтачевым, Салават признался, что «делал он великия селениям раззорении и пожеги, как-то, и его, Болтачева, дом совсем раззорил и выжег, но того Болтачева не спугал». Точно так же не удалось «спугать» большинство влиятельных старшины типа Мендея Тупеева, Шарыпа Киикова, Султан-Мурата Янышева (сына Яныша, «пресекшего» Батыршу) и подавляющее большинство авторитетных башкирских старшин, по итогам событий получивших медали и офицерские звания, то есть, невзирая на вероисповедание, потомственное дворянство.
Чет и нечет
По сути, ничего удивительного. Подавляющее большинство башкирских старшин (а значит, и всех башкир, поскольку традиция согласования действий с кланом и племенем еще была жива) сделало свой выбор задолго до смуты, выступив против сторонников Батырши. Разумеется, из карьерных и меркантильных соображений. Но не только. Судя по документам, таких, которые просто рвачи и взяточники (куда ж без того?), типа некоего Валиши Шарипова, было среди этого поколения не столь уж много. Большинство так или иначе хотело странного. В частности, осознавая себя частью некоего единства, куда более масштабного, чем клан, племя или даже башкирский народ. Когда в декабре 1766 года Екатерина II, еще не укатанная крутыми горками и надеявшаяся одолеть пропасть одним прыжком, издала Манифест о созыве Уложенной Комиссии («…дабы лучше нам узнать было можно нужды и чувствительные недостатки нашего народа»), в башкирских землях новость выслушали с не меньшим интересом, чем в коренных губерниях, с удовольствием отметив, что, выходит, признаны «культурным» народом. Поскольку, согласно Манифесту, «номады» к выборам не допускались, а вот оседлые «инородцы» имели право избирать и быть избранными, по одному депутату от каждой провинции. И выбирали всерьез, понимая ответственность, сперва – 85 «выборщиков» из почти трех тысяч кандидатов, а затем из этих 85 – полтора десятка депутатов.
Что интересно, Кинзя, при всем огромном к нему на всех дорогах уважении и заслугах, в список не попал: всем было ясно: вовсе уж замшелым ревнителям «жалованных грамот» в столице делать нечего. Зато, в частности, Туктамыша Ижбулатова, свободно владевшего русским языком, выбрали и даже поручили составить наказ. Очень толковый. 47 страниц, 35 пунктов, и ничего не забыто, но все аргументировано документами и фактами. Именно автору наказа доверили коллеги выступать все пять раз, когда слово предоставлялось депутатам от башкир, и он выступал, требуя отмены монополий, юридического оформления прав промышленников, конкретизации отношений башкир с русским дворянством и даже, трудно поверить, облегчения условий труда русских крепостных. То есть того, что считала актуальной башкирская элита и за что она потом билась. К слову сказать, билась, по ходу дела (понятно,
И вот теперь самое время задаться вопросом: а за что, собственно, бился Салават? За народ? Нет. До конца, осознанно за ним пошла только часть народа. А кто-то против. А кто-то бегал туда-сюда. Даже Юлай, судя по материалам следствия, пошел к Пугачеву, «не хотя быть низше сына» плюс поддавшись уговорам Кинзи, имевшего на него огромное влияние. За «угнетенных»? Тоже не получается. Русские села он жег только так, и крепостные работяги защищали от него свои заводы, как от чумы. Своему клану? Опять не-а. Шайтан-Кудей никаких оснований для обид на власти не имел, был ими, в общем, обласкан, а проблемы с Твердышовыми можно было куда надежнее решить, верно послужив Матушке. За веру? Не похоже. Во всех его воззваниях – ни одного призыва к «священной войне», ни одной ссылки на «Воззвание Батырши», которое он, конечно, читал. За самостийность, за титул хана? Ни в коем случае. Этого ему не шили даже на следствии. За «настоящего государя»? Не верю. Даже если допустить, что сам он по молодости жулика распознать не мог, так Юлай-то, бывавший в и в столице, и в Европе, видывал начальство всех рангов и не мог не понимать, что к чему. Может быть, пацана (19 лет все-таки 19 лет, хотя уже и женатый, и с детьми), ласково принятого «государем» и назначенного аж «бригадиром», просто понесло? Не исключено. Тем более что возраст объясняет и неумение (нежелание?) лавировать: ему сам Потемкин предлагал сдать Пугачева в обмен на полное прощение, а он отказался. Но опять-таки опытный папа мог бы одернуть. А не одернул. Непонятно. Но будет понятнее, если вспомнить проигранный суд. Вот Исмагил с Туктамышем, разбираясь в законах и денег на адвокатов не пожалев, своего добились и, даже уступив земли, получили от этого прямую выгоду. А шайтан-кудейцы, живущие по старинке, просто-напросто ударили по рукам, не проверив документы, и пролетели. Обидно, ага. Тут уж неважно, истинный царь или нет, главное, что свой.
Короче говоря, если уж по совести, то в башкирских землях Пугачевщина спровоцировала гражданскую войну. Не классовую, ибо и элита, и низы были по обе стороны баррикад, не племенную, а, скажем так, «мировоззренческую». Отбросив «болото», которое везде колеблется и выжидает, и говоря лишь об активных лидерах, приходится признать: лоб в лоб столкнулись два понимания жизни, державное и ордынское, два осмысления себя в этой жизни. Тасимов, Балтачев и другие – «государственники», умевшие смотреть дальше границы родового стойбища, Кинзя и Юлай (про пацана Салавата говорить вряд ли стоит) – «индейцы», желавшие затормозить ход времени и навсегда остаться в уютном, но безвозвратно уходившем прошлом. Что, мерси Аллаху, не под силу никому…
Глава XV. Волкоголовые (10)
Особенности национального ego
Подводя итоги всему, что мы уже знаем: основная проблема России в отношениях с башкирами заключалась в перпендикулярности мироощущений. Добровольно войдя в подданство «белому царю» на основе жалованных грамот Грозного, башкиры исходили из того, что договоры должны выполняться. Или, если возникает настоятельная необходимость их пересмотреть, пересматриваться совместно, а потом опять-таки исполняться. Они, в общем, не возражали даже против ограничений и ущемлений, но при условии, что ограничивают и ущемляют по закону, а не по желанию левой пятки даже не царя, с которым заключен договор, а мелкого местного самодура. Власть падишаха? Замечательно. Но пусть не позволяет холуям нарушать свои, падишахские клятвы. Заводы? Раз без них нельзя, пускай. Но по-честному, с договором, отчислением части прибыли и без мошенничества. Города? Не очень хорошо, угодий все-таки жалко, но тоже можно уладить. Только не ломая сходу, без предупреждения родовые поселки, не равняя с землей святые места и кладбища, как поступили с родовым гнездом Кильмяк-Абыза в 1735-м, не оставив ему иного выхода, кроме как воевать. И если уж мы, башкиры, честно служим и честно сдаем ясак, Аллаха ради, не воруйте наше жалованье и не отбирайте коней сверх оговоренного, потому что вы ведь тоже защищаете свое, разве нет?
По сути, трагичность ситуации заключалась в том, что Россия, развиваясь, переставала нуждаться в «договорных» народах. Вернее, даже не в этом, а в том, что разрывала договоры явочным порядком, по мере возникновения целесообразности. А в результате «договорные» народы зависали в своего рода невесомости, оказываясь (при наличии скольких угодно жалованных грамот) никем и ничем, докучливыми, мешающими «дикарями», с которым разговор короток. Нечто вроде того, что случилось в США с «пятью культурными племенами» или с казаками (тут чуть иное, но, в данном случае, разница не очень существенна) в Речи Посполитой. С той лишь разницей, что чероки и их друзья по несчастью были культурны уже настолько, что оказать сопротивления не могли. А башкиры, как и казаки, – могли, и даже очень. Тем паче что вовсе обойтись без их службы, в свою очередь, не могла Империя, а охраняемая законом вотчина для башкир была примерно тем же, что и реестр для казака: гарантией социального статуса, соответствующего исполняемой службе, но статуса для всех, а не для избранных.
По тонкому льду
Именно поэтому не удалась административная реформа, проведенная после бунта 1735–1740 годов, на которую так надеялся Петербург. Можно было сколько угодно менять наследственных биев на выборных старшин, вводить какие угодно кадровые регламенты, но элита все равно вынуждена была подчиняться обществу, потому что ополчение – клановое, и основа существования ополчения – общинные земли. А пойти против общины означает либо погибнуть от руки своих же, либо потерять место, поскольку тебя никто не будет слушать, и на фига ты тогда властям? Именно поэтому в эпоху Пугачевщины «верные» башкиры, как уже говорилось, жгли «незаконные» заводы не менее активно, чем «неверные», а основная масса старшин, вне собственного желания, колебалась туда-сюда в зависимости от пожеланий сородичей.