Идем на восток! Как росла Россия
Шрифт:
И потому-то от массовых репрессий после разгрома самозванца отказались, в отличие от прежнего времени, ограничившись минимальной искупительной жертвой в лице Салавата и Юлая. Тонкий политик и мудрая женщина, Матушка предпочла «предать все забвению», осознав, что если карать по принципу формальной причастности, то в петлю придется посылать всех, в том числе и тех, кто, по гамбургскому счету, является опорой Империи, что никак не совместимо с государственным интересом. Это понимал Петр и, понимая, предпочел ситуацию заморозить, уступками спустив пар. Этого не сумели понять при Анне, предпочтя рубить наотмашь, тем самым взвинтив давление по максимуму и получив в ответ Батыршу и 1774 год. И вот теперь котел был перегрет так, что оставалось только одно: срочно искать принципиально новое решение.
Кое с чем все было уже вполне ясно. Скажем, с религиозным вопросом. Поскольку курс на христианизацию провалился – а что он провалился, было ясно и ежику, – решили зайти с другого конца. И после длительных обсуждений в 1789-м учредили в Уфе муфтият. Здраво рассудив, что от обычая избирать мулл башкиры не откажутся, стало быть, этих мулл, дабы не дичали и не трактовали Коран кому как заблагорассудится, превращаясь в потенциальных Бепень, нужно держать под контролем, а сделать это лучше, нежели повышая им квалификацию в татарском, ханафитском духе, самом мягком из исламских мазхабов, невозможно. А раз так, то пусть профессионально растут. Еще раньше, в 1784-м, порешали насчет интеграции «туземной» знати
Рукописи не горят
В общем, Матушка попросила решить проблему лично Григория Александровича, Григорий Александрович сотворил очередное чудо, и из сусеков на свет Божий, кроме бумаг Кирилова, лежавших на столе у Государыни, выполз всеми забытый проект Татищева, представленный Анне Ивановне 22 февраля 1739 года, но невостребованный в связи с опалой автора. По прочтении которого стало ясно: будь этим бумагам дан ход тогда, когда они были написаны, многих неприятностей можно было бы избежать. Ибо Кирилов полагал, что башкиры «народец озорной, вредный», и раз уж их истребить нельзя, то щемить надо по максимуму. Чтобы «вовеки, а не на время безопасными и прямыми, как другая татара, данниками учинить». С moralite в том смысле, что «токмо так, без сумнения, к тому приведены быть могут, что сравняютца с казанскими, и с сибирскими, и протчими татарами». А вот Василий Никитич подходил к вопросу без эмоций, государственно. Башкиры, рассуждал он, народ военный, вооруженный, воюющий за Россию. Но чаще против. А это неправильно. Причем – в этом он, беседуя со старшинами и допрашивая пленных, убедился, – когда против, то только по крутой необходимости, и с куда большим удовольствием делать этого не будут. Но лишь в том случае, если государство прекратит их унижать и грабить. Однако «служилый народ», анахроничная каверна в монолите, которым становится Россия, изжил себя, а значит, следует подумать о новом, органичном для обеих сторон статусе башкир в рамках Империи.
И вот тут-то Татищев являет всю мощь своего немалого интеллекта. В его рассуждениях появляется упоминание о казачьем устройстве. То есть – развивая идею, – о преобразовании «ненужного» племени в нужное сословие. И далее Василий Никитич расписывает по пунктам, что и как следует делать, предлагая переформировать «древнее ополчение» в государственное иррегулярное войско, возглавляемое, как и казачьи, полковниками, назначаемыми правительством, и включающее «подначальных им» хорунжих, писарей, есаулов и сотников. Оставив право избирать всех, кроме полковников, – при «должной аттестации» от местных воевод, – за башкирами. Такой порядок, полагал Татищев, обеспечит возможность «их в большей верности содержать и о числе их всегда обстоятельнее знать, понеже сотники всегда должны будут обстоятельные списки иметь и полковников, хотя погодно, о числе репортовать, полковники же воевод репортовать будут». Конкретные предложения (сколько полков формировать, где локализировать, на кого следует обратить внимание, подбирая кадры) к проекту прилагались.
Я сегодня не такой, как вчера
Обсудив со Светлейшим «татищевские пропозиции», Матушка распорядилась пустить их в работу. Времени, правда, за избытком проблем и относительным покоем в крае, потребовалось немало, но улита ползла, и 10 апреля 1798 года, уже Павлом («по личном ознакомлении»), был издан Указ об учреждении Башкирско-Мещерякского войска. По сути, слегка измененный, дополненный и отредактированный в соответствии с реалиями времени проект Татищева. Отныне башкиры и мишари официально, а не по факту, как ранее, становились военным сословием, равным казачьему, со всеми полагающимися правами, привилегиями и обязанностями, большинство которых, впрочем, они исполняли и ранее, не имея никаких социальных гарантий. Нести службу обязаны были все здоровые мужчины 25–50 лет, но это было привычно, почетно и никаких возражений не вызывало, тем паче что указом учреждалась «очередь» (ротация) из расчета один человек от 4–5 дворов с мая по сентябрь, а порядок в хозяйствах очередников поддерживался общиной. Вместо старых, клановых волостей край был разделен на кантоны – 11 башкирских и 5 мишарских, – границы которых не совпадали со «старыми рубежами», а названия ограничивались нумерами, без поминания племен, что было непривычно, однако и не оскорбительно. Кантоны делись на юрты, каждый из юртов считался «воинской командой», причем глав кантонов назначал военный губернатор Оренбурга из особо достойных местных старшин, а они уже сами, по своему усмотрению, определяли юртовых. Содержание кантонных и юртовых канцелярий возлагалось на общественные фонды, но это никаких возражений не вызывало, как и обязанность приобретать оружие, амуницию и лошадей за свой счет, тем более что речь опять-таки шла не о личных деньгах, а о «подмоге» (общаке). Некоторые льготы начальству и муллам народ тоже принял спокойно: дескать, шефам положено, а досадная и неприятная обязанность участвовать в ремонте дорог и укреплений смягчалась разрешением присылать вместо себя своих припущенников и «бродяжий люд», причем каким образом этот «бродяжий люд» возьмется, никого не интересовало – лишь бы ослушания не было.
Короче говоря, башкиры перестали быть «дикарями», бесправным придатком к Оренбургскому казачьему войску, но обрели статус полноправного российского сословия, наконец-то официально став теми, кем, по сути, были с самого начала. Параллельно, правда, прошло и генеральное межевание земель, закрепившее за помещиками угодья, явочным порядком украденные у казны и башкир, но в огромной бочке меда крохотную каплю дегтя предпочли не заметить. И вот на этом действительно кончилось все. Началась новая история. В которой башкиры законно владели большинством рудников в своих краях (только на Юговских заводах – 234 из 310), «записаться в Башкирь» было заветной, практически неисполнимой мечтой русских крестьян, а башкирские лучники, наконец-то не оглядываясь, все ли дома в порядке, сражались не под Самарой, Уфой и Казанью, но под Тильзитом, Гельсингфорсом, Данцигом, Лейпцигом, Кронштадтом и Адрианополем. Под знаменами своей Империи, «не раз, – по оценке Дениса Давыдова, неоднократно подтвержденной лучшими полководцами России, вплоть до графа Паскевича-Эриванского, – проявляя подлинный героизм и отвагу», коллекционируя ордена, вырастая в званиях. Никогда более не бунтуя и не конфликтуя с иноверными поселенцами, которых, наоборот, зазывали на свои земли, поскольку земледелием умели заниматься далеко не все, а свой хлеб иметь хотелось. Если же в ставшем островком мира и спокойствия крае и случались какие-то – как в 1835-м – мелкие волнения, то скорее на уровне местных хулиганств по недоразумению. О чем говорить нет ни смысла, ни желания, поскольку это, повторюсь, уже совсем другая история…
Глава XVI.
Рай второй свежести
Есть в России народ-загадка. Ясно, что самые северные тюрки. Ясно, что самый, по всем фенотипическим признакам, «монголоидный» народ на Земле. Ясно, наконец, что имена его – и свое («саха»), и полученное от соседей («экот»-«якот»-«якут»), – означают «крайний», «пограничный», «чужой». То есть тот, кто пришел откуда-то, а там, где жил раньше, обитал на самой границе кого-то с кем-то. Здесь точное знание кончается и начинаются версии. Которых три. Самая древняя, скажем так, «мифологическая». Более поздняя – «генеалогическая». И позднейшая, возникшая с подачи землепроходцев-казаков, – «ордынская». То есть что народ сей всего лишь осколок Золотой Орды. Это, конечно, чушь, внимания не заслуживающая, о генеалогии чуть позже, а вот из мифов извлечь крупицы истины можно прямо сейчас. Согласно сказаниям, саха – первые люди на земле, ибо небожитель Эр Соготох Эллэй, сойдя с облаков и женившись на дочери землянина Омогоя, дал начало роду человеческому. Причем, чтобы их потомство владело твердью, убил тестя и всю его семью. В связи с чем саха по сей день в торжественных случаях называют себя «айыы аймаа» (полубоги). Но это, понятно, совсем сказки, а если ближе к реальности, то все сказания саха, вне зависимости от того, чьими потомками себя считали те или иные кланы, повествуют о «старой родине». О некоей запредельно счастливой стране, где «никогда не заходило солнце, месяц был без ущерба, кукушки не переставали куковать, трава не желтела, деревья никогда не валились, и никуда не улетали стерхи…». Короче, о рае земном, откуда по разным причинам пришлось уйти в края тоже счастливые, но не настолько, ибо «с валящимся недолговечным лесом, с недолговечными людьми, с поздно рождающимся скотом, со жгучим морозом, с вечной вьюгой и слякотью, с пургой и метелью».
Первым, кому выпала такая доля, стал некто Омогой Бай, никакой не бог, а якобы знатный монгол, бежавший на север, не желая ни поддерживать юного Темучина, ни препятствовать ему. Вот он-то, добравшись до берегов Лены, осел в великой долине Туймаада, где, отбивших от не знавших железа местных, процвел, а много лет спустя выдал дочь Сыппай за очередного пришельца с юга, Эллэй Боотура, информации о котором в легендах гораздо больше. Историки в основном считают, что этот сюжет отражает воспоминания о резне Темучином татар, виновных в смерти его отца, но, если уж следовать мифам, то якобы в некий голодный год велел хан монголов подданным убивать лишние рты, стариков и младенцев, и один лишь Эльдей-батор (Эллей), решив во что бы то ни стало спасти любимого отца, Татар-Тайма, посадил старика в суму и ушел в «горячую пустыню», где мудрый старец (сын не прогадал!) помог ему мудрыми советами, подсказав, как не умереть от жажды и как обмануть погоню. А главное, открыл, что на севере, «в великих долинах на великих реках, есть прекрасные места, изобильные водой и травами, удобные для жизни», где живет «много людей, бежавших туда давным-давно». В том числе богач Омогой, которому Эллей должен приглянуться усердным трудом, а в награду попросить руку дочери-уродицы, которая «никому не нужна». Далее было предсказано, что сам старец «не ступит на счастливую землю», зато «весь скот Омогоя станет скотом Эллея, красавицы-сестры удавятся от зависти к дурнушке, а братья жены, невзлюбившие Эллея, сгинут неведомо куда, превратившись в леших». Так и сталось. Затем родилось шесть сыновей, ставших предками шести улусов саха, и наконец, в итоге, Эллей не умер, а «вознесся на небеса». В последнее не верю, а прочее, видимо, что-то отражает. Не так, видимо, все было мирно (вспомним, что и в мифе небесный Эллей убил тестя). Однако геноцида не было: просто хозяев заставили потесниться, как те ранее потеснили «прежних людей». Вскоре очередной мигрант с юга, некий Хара-Хула, отбил и себе местечко, и на том заселение великих долин завершилось.
Легой и его коммандос
Все эти легенды и мифы сегодня, конечно, разобраны по косточкам, и никто не оспаривает ни того, что родоначальники попали на Лену не сразу, а по очереди, ни того, что там уже жили лесные племена. В том числе хорошо известные тунгусы (юкагиры и эвены), а также сгинувшие, аки обре, «тыал-буолбуттар» («ставшие ветром»), «дыуанээй» («шитые лица») и другие, о которых никто ничего не знает. Все согласны и в том, что сказания отражают миграцию кочевых тюркских племен, пришедших из Забайкалья. А вот как и что конкретно, спорят и спорят. Скорее всего, тысячи две лет назад явились первые «новые люди», бежавшие от хунну и объединившиеся в новый союз племен, курыкан, известный и китайцам как «гулигань». Жили не тужили, имели даже свою письменность, потом утраченную (говорят, что сумка с «тайной знаков» утонула в реке по воле богов), – а затем пришли новые соседи. Видимо, северные кидани. И наконец, началось великое бегство племен от войск Чингисхана, в итоге чего те, кому повезло, собрались в «Счастливой Сайсаре», понемногу приспосабливаясь к новой жизни.
Основой, как и раньше, был скот. Правда, ни овцы, ни верблюды почему-то не прижились, зато коровы освоились в новых, необычайно суровых условиях, а лошади вообще научились «копытить» корм из-под снега, и табуны их паслись практически бесконтрольно, как мустанги в прериях. Так что добывать конину людям саха приходилось загонной охотой, а «чужаки», лошадей отчего-то приручить не сумевшие, звали пришельцев «конными людьми». Правда, – все же не дедовские степи, – настоящего простора не хватало, так что все удобные для выпасов и сенокосов угодья были наперечет, каждый луг-алас принадлежал какому-то роду или семейству и за право расширить жизненное пространство частенько ходили стенка на стенку. Имели по два дома, «кыстык» (зимний, в теплых балаганах, поселками) и «сайлык» (летний, в чумах, выезжая на природу семьями). Северные кланы при этом понемногу освоили занятия «чужаков», став заправскими оленеводами и рыбаками, а вот в глазах южных, «конных» саха рыболовство было унизительно (само слово «балыскит» – рыбоед – означало «нищеброд», «оборванец»), и северных родичей южане называли «эвенками», то есть «почти эвенами», родства с ними стесняясь. Жили саха небольшими кланами (ага ууса), позже в русских документах именуемыми родами («взято государева ясаку с кангаласково князца с Еюка, да с отца ево Ники и с их роду и с улусных людей 100 соболей без хвостов»), численностью от двух-трех десятков до двух-трех сотен душ, объединенных кровным родством (хотя случались и усыновленные, и «принятые», имевшие права «кровных»), имели в своем распоряжении «живущих около» (не родных и неполноправных, но свободных), а также «кулутов» (рабов), в основном из числа пленных «чужаков». Формально ага уусы считались частями улусов, но в реальности были абсолютно незалежны. Уважаемыми людьми были шаманы, а еще больше кузнецы, во главе же ага ууса стоял тойон – глава семьи, ближайшей по родству с «первопредком» (тотемной птицей, лебедем, вороном, журавлем и т. д.). Это мог быть просто мудрый старец, а мог быть и воин, за свой счет содержащий «боотуров» – профессиональных бойцов, вооружая их по мере, позволенной ему состоянием. Дружины были очень невелики – десяток, много два (боотуры были прожорливы, а вооружить их как должно обходилось не в один десяток лошадей), – но отказываться от них, делая ставку на толпу сородичей, выходило себе дороже. Ибо времена стояли лихие, и милостей от природы ждать не приходилось.