Иден
Шрифт:
— Говоря о традициях, не она ли тогда попала в переплет?
Она смотрит на меня неодобрительно.
— И как это касается твоей кожи?
— Бабуля, — говорю я устало, — я пришла к тебе не для того, чтобы говорить о состоянии моей кожи.
Она качает головой и направляется к холодильнику, роется внутри и выуживает белые булочки из муки, сделанные в Гонконге, с курицей и свининой. Она показывает мне пакет.
— Видишь? Твоя любимая марка.
— Спасибо, — не сопротивляясь говорю я. Последнее, что мне необходимо на данный момент — это еда.
Пока она укладывает булочки в пароварку, я оглядываюсь вокруг. Фактически ничего не изменилось на кухне у бабушки. С тех времен, когда мы с Льюком были детьми, все выглядит также и остались даже те ж запахи. Мы очень любили приходить к ней, словно попадали на какой-то праздник — фестиваль лунного пирога, фонарики, китайские новогодние праздники, когда ели прилипающие сладкие пироги и получали деньги в красных пакетах, и поджигали печенье на кухне перед Богом, чтобы наша благодарность, была скорее услышана на небесах.
Бабуля вытирает руки и садится рядом со мной.
— Ба, — начинаю я. — Ты знаешь, что я стала офицером полиции под прикрытием, правда ведь?
— Конечно. Ты же сама мне сказала об этом. Я еще не выжила из ума, знаешь ли?
— Ну, хорошо. Меня отправили на задание и... э-э...
Ее темные острые глаза пристально смотрят на меня с любопытством.
— Мне кажется, что я, ну, испытаю некие чувства к своей цели.
Выражение ее лица не меняется.
— Расскажи мне о нем. Что он за человек?
— Он очень добр к своей семье, а также к животным, и... он достаточно честный.
— Тогда, почему полиция интересуется им?
— Для них он видится в образе наркодилера.
Я вижу страх в ее глазах, и она крепко сжимает руки.
— Но я не думаю, что он один из них.
Ее руки рассоединяются с облегчением.
Я прикусываю губу.
— Но я также боюсь, что думаю о нем так, потому что испытываю чувства.
Бабуля наклоняется вперед.
— Возможно, полиция ошибается?
— Вряд ли, — нехотя отвечаю я.
Она хмурится и внимательно пристально смотрит на меня, изучающе.
— Так зачем ты пришла ко мне тогда?
Пару секунд я внимательно смотрю в ее такие родные глаза. И вдруг осознаю, что пришла не только повидаться с ней, а потому что я ей доверяю. Я доверяю ей во всем, а не в каком-то ерундовом вопросе. Я доверяю ее непредвзятому мнению, за исключением таких вещей, как загар и все, что касается современных западных традиций. Но что еще более важно, я чувствую, что во всей этой ситуации что-то не так. Если я расскажу ей все, то именно она сможет увидеть то, что я упустила.
— Я пришла к тебе, потому что чувствую себя растерянной и виноватой. И я знаю, что ты не сможешь исправить данную ситуацию, но, возможно, просто поговорив со мной о ней, все как-то проясниться для меня.
— Почему ты чувствуешь себя виноватой?
— Я считаю, что предала Льюка самым худшим из возможных способов, влюбившись в подозреваемого наркоторговца. Даже если полицейские не правы, но скорее всего это самый маловероятный факт, все равно все превратилось в ужасный, самый ужасный бардак. Мне кажется, словно я настолько погрязла в мерзости и грязи, что какая-то часть меня никогда не выберется оттуда.
Бабушка наклоняется ко мне.
— Когда ты родилась, я хотела, чтобы твоя мама назвала тебе Лотус, но она отказалась. Она сказала, что это имя слишком старомодно. Надеясь на компромисс, она назвала тебя Лили, но она не понимала всего до конца. Она подумала, что раз меня зовут Лан, что означает Орхидея, что я пожелала тебя назвать тоже в честь цветка. Я не это имела ввиду. Я хотела назвать тебя Лотосом, потому что, взглянув в твои огромные голубые глаза, почувствовала чистоту силы и чистоту твоей личности. Моя внучка должна была вырасти сильной и чистой, как Лотос, который может быть в грязи и жить в болоте всю жизнь, но все равно вырастет чистым и непорочным. К тебе не сможет прилипнуть ни одна капля грязи и слизи болот.
Мои глаза наполняются слезами, я быстро моргаю.
— Я не чувствую себя настолько чистой, ба. На самом деле мне кажется, словно мои чувства к Джеку и чувство вины за предательство Льюки, затмевают мои инстинкты и интеллект, и я упускаю что-то…, что-то очень важное для себя.
Она накрывает мою руку своей.
— Когда ты была еще ребенком и тебе не было и двух лет, я сажала тебя на это шкаф, — она кивает головой на высокий, лакированный шкаф, где хранит всякую всячину. — Я говорила тебе не двигаться, и самое удивительное, ты не двигалась. Ты могла сидеть там часами, свесив ноги и не двигаться.
Я смотрю на шкаф, даже сейчас он кажется мне высоким, чтобы посадить на него ребенка.
— Удивительно, ты чувствовала опасность, но не боялась. Я могла даже уйти из кухни. Я собственно и делала так несколько раз. Но я бы никогда не посадила на него Льюка, потому что никогда не могла до конца доверять ему. Я всегда понимала, что он не знал, что было для него хорошо, а что плохо. Ты должна довериться своим инстинктам. Если тебе кажется, что он хороший человек, я верю тебе. Если твоя интуиция подсказывает, что что-то не так, тогда тебе следует безоговорочно довериться ей.
Я с благодарностью киваю, понимая, что бабуля права. Единственный раз, когда пошло все не так в моей жизни, когда я не последовала своим инстинктам.
— Есть еще кое-что, что меня действительно беспокоит. Я так люблю его, что не могу представить свою жизнь без него, но не знаю, на самом ли деле, он заботиться обо мне или для него это всего лишь простой секс.
Глаза бабушки сверкают.
— Мужчина может найти секс в любом месте.
— Да, но не тот вид секса, который у нас. Мы не можем удержать наши руки вдали друг от друга.