Иди через темный лес
Шрифт:
Всполохи становились все ближе, раскаленный воздух дрожал перед глазами, размывая языки пламени впереди, и они казались сплошным бурым потоком.
Это и был поток. Река темного гудящего пламени неслась сквозь темноту подземного мира, отрезая нас от выхода в мир живых. Языки огня вздымались волнами, захлестывали тонкий, докрасна раскаленный мост. В мареве, в пляске теней и алого пламени, невозможно было разглядеть, что же по ту сторону реки.
Когда жар стал совершенно нестерпимым, я все-таки остановилась.
– Река Смородина и Калинов мост, – с мрачным удовлетворением произнес Финист и встал
Марья высунулась вперед, но сразу же отшатнулась обратно, мне за спину, морщась и потирая нос.
– Отлично, – я скрестила руки на груди. – Мы дошли. Что твой план предусматривает на этот счет?
– А что тебе говорит твоя интуиция, о свет наш путеводный?
Пока мы вяло пререкались, шаман, как зачарованный, шел вперед, словно не чувствуя обжигающего дыхания реки. Шкуры на нем уже начали дымиться и тлеть, но он продолжал механически шагать, пока не подошел к мосту. Я кинулась за ним, чтобы остановить и оттащить прочь, но не успела. Марево дрогнуло, размыло очертания пышущего жаром моста, и он изогнулся, как огромная змея. Поднялся на хвосте, гигантский, ужасающий, полыхающий алой и рыжей чешуей, такой яркой, что огненная река рядом с ним казалась его тенью, не более.
Открыл глаза, белые-белые, как раскаленный металл. Уставился на нас.
– О боже, – выдохнула я, забыв все правила и запреты. Но здесь они уже не имели силы, как и законы леса. Рядом с огромным пылающим змеем не было места для иных законов, кроме его собственных.
– Надо же, – голос его потрескивал, как костер, облизывающий крупные смолистые поленья, – новые глупцы на обед пожаловали! Давно, давно никто не приходил, меня не будил! Я даже имя храбреца запамятовал. Они, храбрецы, любят перед смертью представиться, имя свое прокричать погромче! Воспитанные, не иначе!
Дракон расхохотался, довольный своей шуткой, огромным языком обмахнул морду. Прищурился, разглядывая наши фигурки, мелкие и жалкие рядом с ним.
– А вы, маленькие человечки, вы воспитанные? Будете свои имена называть, моей смертью себя величать?
– Молчи! – Едва разжимая губы взмолился Финист, сжимая кулаки и что-то пристально высматривая за спиной огненного змея.
– Я не для того в Навьем царстве хранила имя в тайне, чтобы в подземном мире выболтать его первому, кто спросит!
Змей склонился над нами, пристальнее вглядываясь в мое лицо. Обжигающий воздух хлестнул по лицу, я зажмурилась, защищая глаза, чувствуя, как кожа покрывается волдырями ожогов.
– Смело, – наконец выдохнул змей, – хоть и бессмысленно. Я все равно проглочу вас всех, с именем или без.
Я нервно закусила губу, пытаясь быстро что-то сообразить, придумать, найти выход из этой ситуации. Уйти? Обмануть? Торговаться? Но что я могла предложить ему?
– Если хочешь сожрать нас, начни с меня.
Голос шамана прозвучал резко и неожиданно, как удар хлыстом по воде, он перекрыл и гудение пламени в реке, и свистящее дыхание дракона.
– Вот как? – Змей удивленно прищурился, сжался в тугую спираль так, что его острая морда оказалась на одном уровне с лицом шамана. – Ну как я могу отказать смельчаку в такой просьбе?
– Что?! Шаман, нет! Не надо!
Он обернулся, грустно и виновато
– Это и есть мое испытание. Прости.
Змей торжествующе распахнул пасть и стрелой рванулся вперед. Я зажмурилась и вцепилась в плечи Марьи, не желая видеть смерть друга.
Он даже не вскрикнул.
Что-то вцепилось мне в плечи, поволокло вверх. Прежде, чем я успела испугаться, услышала:
– Держитесь крепче!
Финист обернулся мертвым соколом, огромной птицей, его желтоватые, острые когти бережно сжимали меня и Марью. Воспользовавшись тем, что змей отвлекся, заглатывая шамана, Финист на огромной скорости рванулся над ним, на ту сторону огненной реки.
Бесполезно. Пламя взметнулось, объяло нас ослепительным коконом, сдирая одежду с тела, а плоть с костей, выжигая мысли, воспоминания и эмоции, пожирая саму нашу суть и оставляя вместо нее белое-белое пламя.
Я жмурилась и кричала, пока чувствовала тело – прижимала к себе Марью, не желая перед неминуемой смертью выпускать ее, только обретенную, из рук. Мы все еще летели: когда пеплом осыпались перья, кажется, одни только злоба и воля Финиста несли нас вперед.
Но, в конце концов, иссякли и они.
Когда затихли свист воздуха и вой пламени, гневный рев змея и мой крик, когда пропали все звуки, словно их просто отключили, я успела еще подумать «вот и все». Сердце еще успело пару раз заполошно стукнуть, а потом я услышала глухие подвывания матери из-за стены, гул автомобилей с улицы и прерывистое, сквозь зубы, дыханье Марьи.
Вернулись.
Всё-таки мы вернулись.
Эпилог
Я поправила оградку на могиле отца и выпрямилась, потирая поясницу. Марья, закончив убирать мусор, положила рядом с надгробием две гвоздики. На черной земле, едва прикрытой первым снегом, они смотрелись двумя кровавыми пятнами.
– Кажется, все? – Марья неуверенно посмотрела на меня.
Я кивнула, все еще погруженная в свои мысли.
Что бы ни произошло пару месяцев назад, это нас сблизило. Помогло забыть свои предубеждения и обиды, откровенно поговорить, обсудить. Марья обуздала свой характер и, хотя все еще временами вредничала, помогала мне заботиться о матери – и о себе, конечно. Она перестала мне мешать выполнять мой долг – и за это я была признательна ей больше всего.
Может, пройдет время и мы снова сблизимся, как раньше, снова станем сестрами без разделения на старшую и младшую. Но для этого нужно повзрослеть и измениться нам обеим – прошлую, разрушенную дружбу не вернуть даже самой сильной магией.
Впрочем, о магии ли, о лесе с его тварями мы старались не вспоминать, старательно делали вид, что ничего не было, просто слегли обе с жуткой простудой на неделю, бредили страшно. А что бред одинаковый, так мало ли чего в мире не бывает?
Впрочем, именем Финиста Марья иногда ругается, в сердцах поминает его вместо черта. Кажется, она верит, что он сгорел, пытаясь прорваться мимо змея, или просто мир живых его не принял, отторг, отшвырнул обратно, в змиеву пасть, в белое пламя. Я не знаю, что и думать. Финист не из тех, кто способен потерпеть поражение в самом конце затеи и уж тем более смириться с ним. Если он не дает о себе знать, то оно и к лучшему.