Шрифт:
James Baldwin
GO TELL IT ON THE MOUNTAIN
Печатается с разрешения James Baldwin Estate.
Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
Джеймс Артур Болдуин (1924–1987) – один из самых значительных американских писателей XX века, глубокий и талантливый мастер психологического реализма. Бедняки, нищие художники из богемных кварталов, обитатели городских гетто – вот те, кому Болдуин не побоялся дать голос в своих замечательных произведениях, и голос этих обездоленных или порвавших с обществом людей зазвучал в них с необычайной силой и мощью.
Первый роман Джеймса Болдуина,
Матери и отцу
Часть первая
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
1
Откровение Святого Иоанна Богослова. 22:17. – Здесь и далее примеч. пер.
Все говорили, что Джон, когда вырастет, тоже будет проповедником, как и отец. Это повторяли настолько часто, что Джон и сам привык так считать. Он не задумывался об этом до того дня, когда ему исполнилось четырнадцать, но тогда уже было поздно что-либо менять.
Его ранние воспоминания – можно сказать, и единственные – были связаны с веселой суматохой воскресного утра. В этот день все вставали в одно время. Отец, которому не надо было идти на работу, молился с ними до завтрака. Мать одевалась особенно нарядно и c распрямленными волосами выглядела почти молодой, на голове у нее плотно сидел белый чепец – обязательный атрибут для набожных женщин. Младший брат Рой был непривычно притихшим в присутствии главы семейства. Сара, любимица отца, вплетала в волосы алую ленту. Малышку Руфь в бело-розовом платьице мать несла в церковь на руках.
Церковь находилась недалеко – в четырех кварталах от них, на углу Ленокс-авеню, почти рядом с больницей. Именно в этой больнице мать родила Роя, Сару и Руфь. Джон плохо помнил время, когда мать впервые отправилась туда. Рассказывали, что он плакал постоянно, пока она отсутствовала, и с тех пор всякий раз, когда мать начинала раздаваться в талии, его охватывал ужас. Джон знал: дело закончится тем, что ее увезут и она вернется с очередным ребенком. Да и сама мать с каждой такой отлучкой словно отдалялась от него. По словам Роя, скоро ей опять придется уехать – а он в таких вопросах разбирался лучше старшего брата. Джон внимательно присмотрелся к матери, но перемен не заметил, хотя услышал, как отец во время утренней молитвы упомянул о «маленьком путешественнике, который скоро прибьется к их семье». Тогда он понял, что Рой не ошибся.
С тех пор как Джон себя помнил, каждое воскресное утро семейство Граймс выходило из дома и шествовало в церковь. С обеих сторон улицы на них взирали грешники – мужчины с тусклыми глазами и серыми лицами, в субботней одежде, успевшей за день испачкаться и помяться; и громогласные женщины в ярких, в обтяжку, платьях с сигаретами, торчавшими между пальцами или из уголков рта. Они болтали, смеялись либо колошматили друг друга, причем женщины не уступали в драках мужчинам. Проходя мимо, Джон и Рой обменивались многозначительными взглядами: Джон – смущенно, а Рой – озорно. Если Господь не поможет, Рой, когда вырастет, станет таким же, как они. Мужчины и женщины, которых они видели в воскресное утро, провели предыдущий вечер в барах или борделях, на улицах или на крышах, а то и под лестницей. Они напивались допьяна. Легко переходили от ругани к веселью, от гнева к похоти. Однажды они с Роем заметили в подвале полуразрушенного дома мужчину и женщину. Они
Джон сильно испугался и постарался никогда больше там не появляться и подобного не видеть. А вот Рой наблюдал – и не раз, и даже рассказывал Джону, что сам проделывал такие штуки с девчонками из соседнего квартала.
Мать с отцом, посещавшие по воскресеньям церковь, тоже этим занимались, и Джон порой слышал в спальне за стенкой их возню – шум смешивался с копошением и писком крыс, а также с музыкой и проклятиями, доносившимися снизу из борделя.
Их церковь – Храм Крещения Огнем – не была самой крупной в Гарлеме, но и малочисленной ее не назовешь. Джона приучили верить, что лучше и благодатней ее не бывает. Отец был там старшим преподобным – одним из двух. Второй – преподобный Бретуайт, тучный чернокожий, собирал денежные взносы и иногда читал проповеди. Пастор, отец Джеймс, добродушный толстяк с лицом круглым, как черная луна, проводил службы на Пятидесятницу, пробуждал религиозные чувства верующих в летних воскресных классах, совершал миропомазания и лечил больных.
По воскресеньям на утренних и вечерних службах церковь была заполнена, а в праздники прихожане вообще толпились там целый день. Семейство Граймс являлось в полном составе, всегда чуть позднее, обычно в середине воскресной школы, которая начиналась в девять часов. Виновницей опозданий всегда была мать – так, во всяком случае, считал отец; ей никак не удавалось вовремя собрать детей и привести в порядок себя. Случалось, Граймсы, вообще, приходили только к заутрене. Войдя в церковь, они разделялись: отец с матерью садились на места для взрослых – там занятия вела сестра Маккендлес; Сара шла в класс для малышей, а Джон и Рой присоединялись к подросткам, которых наставлял брат Илайша.
В младшем возрасте Джон не выказывал большого прилежания в воскресной школе и часто многое забывал из Священного текста, что вызывало у отца гнев. К четырнадцати годам, когда семья и школа дружно подталкивали его к алтарю, он старался быть серьезнее и тем самым меньше бросаться в глаза. Однако Джона смущал новый учитель – Илайша, племянник пастора, недавно приехавший из Джорджии. Ему было всего семнадцать лет – немногим больше, чем Джону, но он уже «спас» душу и стал проповедником. На уроках Джон не спускал с Илайши глаз: он восхищался тембром его голоса, более глубоким и мужественным, чем у него самого; любовался, как тот выглядит в воскресном костюме – стройный, изящный, сильный, с очень темной кожей. Интересно, станет ли Джон когда-нибудь таким же праведным, как Илайша? Из-за этих мыслей он плохо следил за уроком и, когда Илайша вдруг задавал ему вопрос, терялся, путаясь и чувствуя, как увлажняются руки, а сердце начинает биться с удвоенной силой. Илайша улыбался, мягко укорял ученика и продолжал рассказ.
Рой тоже никогда толком не знал урока, но с ним дело обстояло иначе – никто не ждал от него того же, что от Джона. О Рое молились, чтобы Бог вразумил его, а вот от Джона ожидали многого.
После воскресной школы перед заутреней устраивали небольшой перерыв. Если погода была теплая, пожилые люди дружно выходили на улицу, чтобы перекинуться парой слов друг с другом. Женщины почти всегда были во всем белом. Маленькие дети, наставляемые старшими, изо всех сил старались вести себя в этот день хорошо, чтобы не выказать неуважения к Божьему храму. Но порой срывались – из упрямства, или нервы не выдерживали, – тогда они начинали кричать или плакать и бросаться друг в друга сборниками церковных гимнов. В этом случае прихожане прибегали к мерам – строгим или не очень, в зависимости от того, как было принято в общине. Дети постарше, вроде Джона и Роя, слонялись по улице, однако далеко от церкви не отходили. Отец не выпускал сыновей из поля зрения, зная, что Рой частенько исчезает после воскресной школы, и тогда ищи его свищи.
Воскресная утренняя служба началась с того, что брат Илайша сел за пианино и заиграл гимн. Джону казалось, будто эта музыка вошла в него при рождении, с первым вдохом. В нем всегда жил этот момент ожидания… Вот паства замирает в предчувствии гимна – сестры в белом и братья в синем поднимают и запрокидывают головы; белые чепцы женщин светятся коронами в наэлектризованной атмосфере; мерцают курчавые головы экзальтированных мужчин; прекращаются шелест и шепот; дети тоже замолкают. Разве кто-нибудь кашлянет, или с улицы донесется звук клаксона, а то и смачное ругательство. Но вот Илайша ударяет по клавишам и запевает, прихожане подхватывают гимн, хлопают в ладоши, встают с мест и бьют в барабаны.