Иди за рекой
Шрифт:
– Какой-то подонок тебя обидел? В этом дело, да? – спросила Зельда, нахмурив ухоженные брови.
– Нет-нет, – поспешила я ответить. – Дело не в этом. А в том, что…
Мне нестерпимо хотелось все ей рассказать. Но тайна моя хранилась под таким надежным замком, что я понятия не имела, как его открыть, чтобы выпустить ее наружу. Презрения Зельды я не боялась. Но все равно произнести эти слова вслух не могла. Я даже самой себе едва ли могла разъяснить собственное прошлое – знала только, что из-за меня погиб прекрасный молодой человек и что наш с ним ребенок живет где-то там, не ведая,
– А в том, что… – подбодрила меня Зельда, ожидая продолжения.
– В том… Да нет, ни в чем, – сказала я, позволив правде снова проплыть мимо, так ни за что и не зацепившись.
– Ты лесбиянка? – спросила она без тени осуждения.
– Нет.
– Ты влюблена в своего зануду-ученого?
– Грини? Господи, нет, конечно.
Грини все эти годы оставался моим бесценным советчиком и время от времени заезжал в гости, и я каждый раз была ему страшно рада. Но его личная жизнь никогда меня не интересовала, и сам он никогда о ней не заговаривал. Мы обсуждали корни, почву и плесень и вместе систематически и методично пробовали персики.
– А может, ты замужем за своим садом? Что-то вроде монахини, которая поклоняется деревьям? – спросила она очень серьезно.
– Нет, – улыбнулась я сосредоточенному выражению ее лица, хотя и обратила внимание на то, что ее догадка частично верна.
Зельда вздохнула и, пока я пошла на кухню нарезать еще персиков, снова принялась за яичницу.
– Значит, ни мужчин, ни младенцев, – сказала она, когда я вернулась.
У меня сжалось сердце. О мужчинах я могла хотя бы разговаривать. А о младенцах – не могла.
В кольце на поляне к этому времени было уже двадцать камней – так много, что, чтобы вместить их все, он начал оборачиваться вокруг себя, превращаясь в длинный завиток, похожий на раковину улитки и покрывающий всю плоскую поверхность валуна.
Серый булыжник в форме персика, который я обнаружила много лет назад в центре круга, лежал на книжной полке прямо у Зельды за головой.
– А ты? – ухватилась я за упомянутых Зельдой младенцев. – Ты никогда не рассказывала, почему у вас с Эдом нет детей. Мне, конечно, всегда было любопытно. Но не хотелось лезть не в свое дело.
– Ой, моя дорогая, ты можешь спрашивать меня о чем угодно – даже не думай, – сказала она, отмахиваясь наманикюренной рукой от абсурдности моих слов, после чего продолжила: – Честно говоря, это настоящая подлость. На вид это тело просто фантастическое. – Она провела руками вдоль боков своего оранжевого мини-платья без рукавов, как будто ее фигура – приз в какой-нибудь телевикторине. – Но вот детей рожать оно не в состоянии.
Шесть раз, сказала она. Шесть беременностей. Шесть потерянных детей. Шестого, добавила Зельда сконфуженно, она выкинула на таком позднем сроке, что ей довелось подержать маленького синего младенца на руках.
– О, Зельда, – с трудом выдохнула я, вспомнив, в какой агонии прижимала к себе собственного безжизненного новорожденного и каким невероятным чудом был его первый хриплый вдох.
Глаза мои наполнились слезами – и от воспоминания об испытанном тогда облегчении, и от сочувствия подруге.
– Мальчик, – сказала Зельда мрачно. – Мы его даже назвали. Джозеф. – Она какое-то время помолчала. – Он – они все, все шестеро – всегда у меня вот здесь. – Она положила руку на сердце. – Мы с Эдди стали жить дальше, и у нас хорошая жизнь. Но каких-то кусочков в ней не хватает, понимаешь?
Я очень хорошо понимала. Я утерла слезы и просто слушала.
– Ты решишь, что я сумасшедшая, – продолжала Зельда, – но я раньше, бывало, смотрела на нашу гостиную или на двор, или заглядывала под Рождественскую елку – в те годы, когда ты еще к нам не приехала, и представляла себе их, моих детей, как они дурачатся все вместе и дерутся, как щеночки. – Она слабо улыбнулась и помахала руками у себя перед лицом, разгоняя нафантазированные картинки. – Может, я и в самом деле сумасшедшая, – сказала она и рассмеялась.
Я до сих пор то и дело видела в саду Уила и нашего сына: они улыбались мне с дальнего края участка или даже работали рядом со мной. Если Зельда сумасшедшая, то и я тоже.
– Знаешь, о чем еще я думаю? – снова заговорила она. – Мой Джозеф по возрасту как раз попадал бы под призыв в чертов Вьетнам. Его бы прямо отсюда – раз, и забрали бы. И я тебе знаешь что скажу? Если бы он по-прежнему у меня был, я бы отправила его в Канаду, не испугалась бы ни тюрьмы, ни черта лысого, лишь бы не пустить его на войну.
Она задумчиво посмотрела в окно – возможно, увидела там своего сына, стоящего среди тополей, – и сказала:
– О, я была бы не мать, а бешеная медведица, если бы мне только дали шанс.
Многое в Зельде Купер вызывало у меня зависть: ее талант к общению, ее политическая подкованность, ее родственники, чувство стиля и умение громко беззастенчиво хохотать, и, если честно, даже ее широкие глаза цвета воды и длинные черные ресницы. Она же, со своей стороны, часто упоминала в разговоре, что восхищает ее во мне: говорила, что никогда бы не смогла жить одна или гулять одна по лесу, как я, и ей никогда даже близко не сравниться со мной в садоводстве, огородничестве или готовке. Я не была большим знатоком в области дружбы, но мне казалось, что в этом смысле мы были похожи на большинство хороших друзей: ценили сильные качества друг друга, но завидовали им только по-доброму. Однако сейчас, когда Зельда говорила с непринужденностью женщины, полностью принявшей собственное тяжелое прошлое, я была раздавлена ее горем, но при этом отчаянно позавидовала ее честности и полнейшему отсутствию в ней самобичевания.
Возможно, в конечном итоге я бы тогда все-таки заговорила, рассказала бы ей все, если бы нас не прервал стук в дверь черного хода.
На пороге стоял Карлос со своим красным металлическим ящиком с инструментами. Это был высокий, широкоплечий и красивый молодой человек двадцати одного года – и к тому же прекрасный плотник. Он заходил всякий раз, когда нужны были деньги, так как знал, что у меня всегда найдется для него работа.
Я пригласила его в дом, и он вошел, как всегда спокойный и вежливый, и присел вместе с нами на кухне. Зельда болтала, пока он поглощал один за другим маффины и отвечал на ее вопросы, улыбаясь и кивая. Я просто смотрела на него – как он ест, как улыбается и как убирает со лба широкой мозолистой ладонью черную челку.