Идиотизм наизнанку
Шрифт:
V
Растрогать ее. Поразить. Я вернулся домой через черный ход. Эглантина вытирала пыль, но при этом даже не напевала, как принято. Моя жизнь, мое тело, мысли, приходившие время от времени, казались мне чужими. Прожитые мною годы напоминали экспериментальные фильмы, на редкость умозрительные. Что было в моей жизни? Однажды мы ездили в Марракеш. Больше ничего особенного. Пустота, не требовавшая никаких усилий… Ни желаний, ни работы. Растительная жизнь. Прекрасное молчание по соседству с плеском волн. Нет, я несправедлив. Мы жили жизнью, полной любви. Годы взаимного обожания. Перенасыщение. Полыхающее безумие. А может, это было проявлением мягкотелости? Предлог, чтобы не жить жизнью, которая причиняет боль. Почти как мой отец. Я уже точно не знал. Я колебался по любому поводу, а особенно относительно своего прошлого. Мне хотелось расспросить Терезу про нашу жизнь, наши привычки. Наверняка она сочтет меня странным. Я должен исключить эту возможность. Оставаться в сомнении. Единственное, что я знал наверняка, – это то, что моя жизнь зависела только от Терезы. Каким я был до истории с сардинами? Мы раньше говорили о ребенке, теперь я вспоминаю. Но как узнать, что именно я тогда говорил? Как узнать, был ли я другим до нашего разрыва? Представляю ли я собой иную разновидность размазни или же продолжаю прежнее существование? Я знаю, что всегда был на редкость мягкотелым. Сардины направили мое прошлое в маслянистый поток, но у меня хватит сил вырваться. Нельзя, оставаясь гуттаперчевым, сохранять достоинство, если при этом еще нужно действовать. Снова завоевать Терезу. Растрогать ее, поразить.
Я вспоминаю, что, разбогатев, усвоил психологию швейцарцев. Судьба предоставила мне возможность вести спокойно-размеренное существование, невыразительное, если хотите. Тереза появилась в моей жизни как бесспорная радость. Я никогда не стремился проникнуть за кулисы ее присутствия, наверное, это звучит по-идиотски, но этим все сказано. Только легкость
4
Алкион,или зимородок, –птица, вьющая себе гнездо во время морской тишины, – есть ознаменование мира и спокойствия, и потому под алкионовыми днями разумеется мирное, спокойное и благополучное время.
5
Фэн шуй– тибетско-китайское учение о создании универсальной гармонии жилища, где в основу декоративного внутреннего убранства помещения положены наблюдения над законами природы.
Мы одни, как крысы. Больше не разговариваем. Как если бы Робинзон объявил бойкот Пятнице. Квартира – это плот, я ощущаю качку, но никто не собирается маневрировать. Плот с маленьким оранжевым блокнотом на случай смены курса. Я стою на кровати, разворачивая воображаемую карту. Мой план наступления. Отвожу на него семь дней. Завязываю на лбу ярко-красную повязку и рисую на щеках красные знаки апачей. Поднеся кулак к стене, я попутно замечаю трещину. Замираю, остолбенев. Эта квартира – обитель нашей любви. Слишком жестокая символика, отвратительная трещина. Если стены нашей бывшей спальни ополчились против меня, тогда пропади все пропадом. К счастью, у меня осталось всего две таблетки снотворного. Я назло не приму их. Я засыпаю в надежде, что не проснусь; восемь часов спустя – полный прокол! Не знаю, что и делать. Слышу ее шаги в передней, она собирается уходить. Натягиваю свои куцые брючишки. Бегу за ней с одним лишь намерением – увидеть ее силуэт в движении. Силуэт, который растворится в толпе, не ведающей своего счастья.
Теперь каждый раз, когда она выходила из дому, я шел за ней. Какие-то безумные прогулки, куда глаза глядят. Она блуждала без всякой цели. Минутами та, которую я преследовал, казалась мне незнакомкой. Я забывал, кто мы такие. Несомненно, толпа обожала нас, она попросту нас пожирала. Женщина, которую я любил, шла куда глаза глядят. Как говорится, просто дышала воздухом. Она избегала определенности. Воздух большими глотками. Часто я пригибался, опасаясь, что она заметит меня. Я не сумею вновь завоевать ее, если она обнаружит слежку. Я никоим образом не культивировал в себе паранойю, которая легко могла бы развиться, или, во всяком случае, для этого была создана благоприятная почва. Те, кто не способен поймать на себе тот единственный взгляд, имеющий ценность в их глазах, уверены, что вместо этого притягивают все остальные, ничего не значащие для них взгляды. Иногда мне казалось, что маршруты ее блужданий приобретают какие-то безумные пропорции. Она преодолевала огромные расстояния. Не отдавая себе отчета, она по многу раз возвращалась в одно и то же место, поэтому иногда я начинал сомневаться, кому из нас недостает здравого смысла. Наш разрыв выбросил нас на улицу, безоружных, неприметных. Мне хотелось останавливать старушек, всегда готовых послушать тебя, и рассуждать, говорить о чем угодно, но, увы, я приклеился к Терезе. Полагая, что освободилась от своих комплексов под безучастным взглядом толпы, она металась на моих глазах, затуманенных страстью к ней. Она шла так стремительно, что я то и дело терял ее из виду. Теперь это вошло в привычку – терять Терезу.
Я с грохотом вхожу в квартиру, вымещая свою досаду, как вдруг Эглантина властным жестом, приложив палец к губам, делает мне знак не шуметь. Поскольку яобращаю на нее взгляд, выражающий все удивление, на которое способен, она объясняет, что мадам спит уже добрый час. Не могу в это поверить, она только что оторвалась от меня на другом конце города. Допускаю, не провоцируя скандала, что мог и ошибиться. Все женщины в толпе бросили меня.
Я отправился на экскурсию к Эдуару. Он пригласил меня на ужин, а Жозефина приготовила комнату для гостей. До чего же радостно, комнату для гостей! Мне больше по душе иметь статус, чем крышу над головой. Наконец-то я проведу вечер как существо с вполне конкретным названием. Я был гостем.Какой он милый, этот гость, он нежно улыбается. Эдмон и Жюль, блондины по странному стечению обстоятельств, репетировали до изнеможения, чтобы как можно естественнее броситься мне на шею. Пахло фаршированным рулетом, образцовое семейство хором расхваливало еду. Меня не заставляли есть, потому что хотели, чтобы я провел приятный вечер. Их счастье ужасно действовало мне на нервы. Меня пичкали только для того, чтобы сделать себе приятное. В какой-то момент мне стало казаться, что я взял посмотреть видеокассету с участием Дорис Дэй. Жозефина бросилась готовить мне травяной чай. С ума сойти, сколько в меня влили этих отваров. Депрессивные типы, должно быть, писают этими отварами, по весу конечный результат не уступает количеству пролитых ими слез. Я сидел на диване, четыре пары глаз сверлили меня взглядами, меня ожидал незамысловатый выбор: поиграть с детьми, поговорить с Жозефиной о Терезе или же обсудить с Эдуаром побег из тюрьмы Эдгара Янсена. Я предпочел последнее. Эдуар достал вечернюю газету со статьей. Ситуация была неясной, полиция старалась держаться уверенно, но никого не обманешь, у них не было ни единой зацепки. Свидетельские показания не совпадали между собой, и поскольку Янсена многие где-то видели, это означало, что его не видел никто и нигде. Я был смертельно напуган, ведь этот человек вооружен. Об этом газете Марсельезасообщила одна старушка из Ниццы. Да, мсье, он вооружен! В любую минуту он может нас прикончить. Было не по себе, к тому же я ненавидел фаршированный рулет. Смерть меня мало интересовала, хотя смерть, прокомментированная СМИ, имеет свою прелесть. «Виктор скончался в комнате для гостей». Прекрасная смерть! Я не успел посмаковать свою смерть, поскольку Жозефина перетянула одеяло разговора на себя. В конце концов, она вкалывала на кухне и теперь имела право получить свою долю гостя. Она обеспокоена. Я ответил, что все обеспокоены из-за этого сумасшедшего любителя поиграть на бирже. Да нет, глупый, обеспокоена из-за Терезы. Она очень изменилась. С ней невозможно теперь говорить. Своего рода немота. Это началось несколько месяцев назад, задолго до нашего разрыва. Жизнь отшельника, говорила мне Жозефина, но я ее уже не слушал. Я мысленно возвращался к тем минутам, когда мы с Терезой сидели вдвоем в полном молчании. Именно в этом заключалась наша любовь. Почти нелепое влечение друг к другу. Нас погубило стремление к эволюции. В царстве растений с вами и с вашей комнатой для гостей тоже бы расправились. Я сомневался, что она вообще когда-то хотела ребенка. Нормальная жизнь не ее жанр. Слушая Жозефину, я больше не понимал, где правда. Нельзя взваливать на меня ответственность за то, что мы оказались слабыми. И я, и Тереза страдали одинаково. И все это из-за невозможности для нас приспособиться, мыслить социальными категориями. История мужчин и женщин повторяет эволюцию предметов. Любовь можно сломать как священный бамбук. Возвращать растения к жизни казалось мне деянием сродни евангелическому, привнесением возвышенного на землю. Я взывал к таинствам чудесного…
(А сейчас вернемся к Эдгару Янсену.) После спектакля с рассказыванием детям на ночь разных историй мы устроились перед телевизором, чтобы в свою очередь послушать истории, от которых клонит ко сну. Эдуар вскочил, как он мил, Эдуар, в своем стремлении создать приятную обстановку, и стал тыкать пальцем в экран. Эдгар Янсен! Последние новости: его выследили, попытались задержать, но непонятно каким образом ему удалось сбежать. Какой-то усатый тип по телевизору вещал о небольшой отсрочке, о вопросе дней или даже часов. Послушал я его выступление, и меня словно током ударило. Я тихо ушел в комнату для гостей и, не раздеваясь, улегся на кровать. Чудо, отсрочка – все вместе! На меня снизошло озарение. Моя жизнь связана напрямую с жизнью Эдгара. Я решил вступить с ним в соревнование. Я должен вернуть Терезу до того, как он попадется. Вновь завоевать любовь – это как побег из тюрьмы. Ничто не устраивало меня больше, чем обратный отсчет времени, скрытого в тумане. Мы были вдвоем – он и я. Я слышал восторженные стоны Жозефины вперемешку с ночными кошмарами маленького Жюля, значит, я не спал всю ночь. Эглантина была права, предложив мне утром, когда я вернулся домой, немного поспать. Я согласился при одном условии: пусть она расскажет мне какую-нибудь историю. Она изображала из себя сказительницу историй о каких-то там эльфах, я же надоедал ей, требуя сделать уклон в повседневность. Я хотел услышать историю про нас с Терезой. Тогда она призналась, что теперь у нее стало меньше уборки. Еще совсем недавно мы бегали друг за другом на четвереньках в четыре часа дня. Хрюкая, как поросята. Я попросил ее повторить, я никак не мог припомнить этот бестиарий. Она подтвердила, что мы вели себя именно так. Мы играли в квартире вплоть до того момента, когда она звала нас на полдник. Горячий шоколад, мы макали в него пальцы, чтобы нарисовать себе залихватские усы. Мы вели себя как большие дети, это первая новость. Я тихо заснул, почти испытывая желание не просыпаться. Во сне я опять видел день рождения Терезы. Я видел все крупным планом, ее тридцатилетие, ее самые потаенные мысли и ее цель: пора действовать.
VI
Отныне мне следовало активизироваться. Я колебался: стоит ли делать отжимания или же упражнения для брюшного пресса, а потом пошел на компромисс – стал делать наклоны без всякой системы. Как только я разогрелся, я задумался, с чего же начать. Не мог же я броситься на нее. Итак, довольно размышлений. Поскольку мой биржевой игрок за истекший период проявил редкую стойкость, это придало мне уверенности. Я должен был войти в эпоху зрелой реконкисты, а для этого надлежало найти источник вдохновения. Я плохо представлял, как буду черпать из этого источника. Я еще находился в той стадии, когда, не имея какой-то определенной цели, я домогался некой Терезы, которая, похоже, таковой также не располагала. Нервозный дождь прогнал с улиц всех паразитирующих в сфере наслаждений. Остались только истинные бойцы, те, кто действительно нуждался в движении. Тереза мчалась вперед гордым аллюром. Я затеял соревнование (я стал очень «дерзким» за последние дни; полный спектр состояний, близких к агонии, острое проявление индивидуальности). Мы превратились в двух мокрых куриц, и тут она, дав фору наядам, оставила меня далеко позади. Мне было нечем гордиться, я спрятался от дождя в первом же освещенном помещении. Это оказался книжный магазин. Я вспомнил тот период своей жизни, когда много читал, и, стоя теперь перед пирамидами книг, безропотно признал, что все это бесследно исчезло. В списке мировых катастроф мои познания опередили судьбу Пизанской башни. Я проходил мимо рядов опубликованных незнакомцев, слегка касался будущих забытых страниц. Здесь можно было совершить путешествие во времени. Атмосфера, в которой окружающие люди нашли себе убежище, меня не устраивала. Все эти псевдопокупатели, а в действительности разгильдяи, забывшие дома зонтики, крутились по магазину, с опаской поглядывая, как бы неопытный продавец не подошел к ним, предлагая помощь. В тот момент, когда я размышлял о светоче знаний для юношества, своего рода неуверенно восходящем солнце, прямо перед носом я увидел Улицы темных лавок. [6] Это было забавно, тревожное подозрение закралось в эту обитель приторно-условного успокоения. Задворки магазина привлекали меня как любой укромный, робкий уголок. И вот тут ко мне обратился невысокий мужчина: «Вам помочь, мсье?»
6
Роман Патрика Модиано (р. 1945), французского писателя, лауреата многих литературных премий.
Вообще-то так нельзя спрашивать. Это почти интимный вопрос, во всяком случае, достаточно бестактно спрашивать об этом, и зачастую это не дает никаких результатов. Меня такие вопросы смущали, даже если речь шла всего лишь о книге в магазине, прежде всего потому, что я ничего не собирался там покупать. Однако любезность, которая сквозила в тоне этого продавца, вызвала у меня желание притвориться, что я хочу что-то купить. Увы, это был полный провал, поскольку я не мог спросить ни об одной конкретной книге. Я собрался было отослать его обслужить более разговорчивых покупателей, когда внезапно понял, что ответственность за эту воцарившуюся тишину лежит не только на мне. Его милое лицо успокаивало. Казалось, отсутствие у меня красноречия или хороших манер ничуть его не волнует и даже вызывает улыбку. Начало нашего разговора напоминало швейцарский сыр с большим количеством дырок. Наконец я в свою очередь выдавил из себя улыбку, это была моя тактика. Его успокаивающая манера действовала на меня как расслабляющий массаж. Он стоял на месте, не суетясь, шея замотана толстым синтетическим шарфом. Внезапно он чихнул. И это чиханье вывело нас из вязкой неловкости; и впрямь, не случись этого бесконтрольного поступка, кстати, осуществленного с редкой деликатностью, мы по-прежнему пребывали бы на стадии взаимного непонимания. Теперь же он приподнял шарф, чтобы достать из наружного кармана пиджака из тусклого бархата носовой платок, возможно даже чистый. Этот жест позволил мне заметить значок с его именем, предназначенный для удобства контакта с покупателями.
Конрад.
Так звали лошадь, которая много лет назад принесла мне удачу. Конрад, имя моего талисмана. Нет ничего приятнее, чем убедиться в правильности первого впечатления. Этот человек понравился мне, и вот я вижу, что он носит самое лучшее на свете имя.
– Здравствуйте, Конрад.
Не думаю, чтобы он был готов к этому наступлению. Я действовал импульсивно. Он тоже нарушил молчание, сбитый с толку моим порывом, в котором не заключалось попытки протянуть ему руку помощи. Я созерцал его растерянность. Голова опущена – признак глупости. Как ребенок, палец во рту, в глазах усмешка. Его розовые толстые щечки, настолько гладкие, что лишают идущую на абордаж щетину всякой надежды, медленно бледнели – реакция на стресс от моего неудачно произнесенного «здравствуйте». Его тело имело потрясающе округлые очертания, мягкое, как первый послеполуденный сон на травке. Мне хотелось сжать в объятиях этого Конрада, сказать ему, какой он очаровашка. Вдруг откуда ни возьмись появился мелкий начальник, чтобы удостовериться, что сотрудник Конрад не слишком докучает прекрасному клиенту, к каковым он предположительно меня отнес. Своей обеспокоенностью он выказал намек на легкое сочувствие, которое, как предполагалось, я должен проявить, поскольку их магазин из чистого милосердия принимает на работу придурков. Милосердие к торговому обороту, подумал я. Вероятно, он подмигнул, если на то пошло. Я тотчас же заметил, что Конрад обладает внешностью, располагающей к чтению. По правде сказать, я не знал, на что потратить деньги, поскольку при встрече с ним мною овладело безумное желание совершить ненужные покупки. Начальник второстепенного отдела тут же сделал оборот на 360 градусов, на манер дипломатического флюгера, и сообщил мне положительное мнение высшего начальства об этом малом. Польщенный Конрад подобострастно благодарил шефа, которым наверняка восхищался, следуя общим правилам. Озлобленности как не бывало. Я вновь находился с глазу на глаз с этим милым простаком, подавляя в себе растущее желание обнять его или поиграть с ним. Было что-то удивительно милое в его простоте, граничащей с идиотизмом. Он снова чихнул и, что хуже, разразился приступом кашля, который очень меня встревожил. Мне не хотелось, чтобы это дитя страдало.
– Вы простудились.
– Да, мсье. У меня дома нет отопления.
Я начал задавать ему вопросы, и он объяснил, что ему спешно пришлось выехать из дядиной квартиры. И все из-за нового племянника, нагрянувшего из Чехии. Он сказал нового,поскольку до этого никогда о нем не слыхал. Дядюшка разъяснил ему, что дядя может иметь племянников, которые не знакомы между собой. Короче говоря, дядюшка был обворожительным; когда Конраду исполнилось четыре года, он даже купил ему деревянную лошадку, но теперь не мог дольше держать его у себя. Не раздумывая Конрад снял первую попавшуюся квартиру. Кстати, он нашел ее благодаря любезной помощи мелкого начальника, которого мсье только что видел. Квартира находилась далековато от работы, к тому же на одиннадцатом этаже без лифта, там было довольно шумно, но в остальном – все нормально. Самой серьезной проблемой было отсутствие отопления; ему надавали кучу одеял, но два из них пошли на борьбу со сквозняками, рвавшимися из-под двери. Конрад раскрывал тайны своей домашней жизни первому встречному, коим я являлся. Я едва было не наказал его: никогда не следует раскрывать свои тайны первому встречному, так же как не следует брать конфеты от незнакомых. Отсутствие недоверчивости вызвало у меня еще большую симпатию к нему и усилило неумолимо растущее желание защитить его. Не нужно быть ясновидящим, чтобы догадаться, что его хорошенько облапошили с этой квартирой. Теперь хозяин будет иметь дело со мной! Я не позволю, чтобы Конрад попал в ловушку и заработал пневмонию. И поскольку я присел в уголке, чтобы подождать, пока он закончит работу, то понял, что этот человек приносит себя в жертву, угождая желаниям других. Я видел, до какой степени некоторые покупатели злоупотребляют его добротой, требуя снять книги с самых верхних полок, именно ему доставались приказы начальства сбегать на улицу и что-то купить. Конрад никогда не возражал, сохраняя на устах кроткую улыбку, с которой не стыдно предстать перед Всевышним. К тому же он вычислял всех клептоманов в магазине. Позднее он признался, что когда-то сам мог украсть все что угодно. Я был слегка удивлен подобным признанием, но, приглядевшись к нему хорошенько, понял, что он просто не способен внушить недоверия. Совершенные им кражи были спровоцированы его лжедрузьями, которые манипулировали им. Я легко мог представить его в окружении насмешников и любителей легкой наживы, отправляющих его на «дело» и готовых подставить его, если что-то сорвется. Эти мерзавцы внушили ему, что воровство всего лишь игра, и теперь, сам выслеживая таких же игроков, он понял, что воровать нехорошо. Я подтвердил: