Иду на вы!
Шрифт:
А на рыночной площади, заваленной трупами и ранеными, едва толпы сражающихся растеклись по узким улицам, начали действовать те, кто прятался по подворотням в ожидании, чем все закончится. Они раздевали мертвых и раненых, добивая тех, кто пробовал сопротивляться, тащили одежду, брони, оружие. Когда же раздевать стало некого, начали грабить лавки. Грабителей становилось все больше и больше. Со всех сторон слышался крик и визг женщин, дерущихся за куски дорогих тканей, злобная ругань молодых и не очень мужей, веселые крики отроков, тянущих к своим домам все, что удалось схватить. Грабили дома иудеев, убивая всех, кого в них заставали, подожгли синагогу, где укрылось много народу. Вакханалия мести и грабежа охватила почти весь город. И некому было ее остановить.
Глава 13
Хорезмийцев, окружавших рынок, перебили сразу же, но те, что запирали толпу со стороны улиц, успели сплотиться и, выставив
Черные рабы, несущие паланкин, бежали со всем проворством, какое только было доступно их молодым ногам. Посох наместника больно толкал их в спины и бока. Сзади нарастал рев толпы, слышался звон железа. Уже неподалеку от подъемного моста на паланкин обрушились камни и стрелы, бросаемые с крыш. Два раба упали, паланкин накренился – и бен Хазар вывалился из него подобно мешку, набитому рыбой. Его подняли и, подхватив под руки, поволокли в детинец. И доволокли вполне благополучно, если не считать нескольких попаданий камнями, болезненных, но не смертельных. Только в своих покоях бен Хазар пришел в себя и отдышался. Надо было что-то делать, но в голове ничего путного не возникало. И не было рядом никого из советников, кто предложил бы что-то спасительное. На все вопросы верные евнухи отвечали, что все, кто способен держать оружие, дерутся на стенах детинца и перед воротами.
– Это бунт! – просипел бен Хазар, затравленно озираясь.
– Да, мой господин, – с готовностью подтвердил старший евнух.
– Да, мой господин! Да, мой господин! – взорвался бен Хазар. – Мне надо знать, сколько людей мы имеем в наличии, есть ли поблизости наши войска, далеко ли от Киева Святослав? И где сейчас раб-Эфра? Где мой верный ибн Иегуда? Мне не нужны ваши «Да, господин! Да, господин!» У меня голова раскалывается от боли! Мне нужны советы, а не ваши поклоны. Что ты, старый безъяичник, думаешь?
– Я думаю, мой господин… – начал старший евнух, споткнулся, затем, избегая взгляда своего повелителя, продолжил затверженными годами ритуальными оборотами речи: – Я был уверен, что твое мудрое решение относительно казни бунтовщиков устрашит здешних дикарей и отвадит их поднимать руку на твоих преданных слуг. Мудрость твоего решения, мой господин, возросла бы вдесятеро, если бы ты приказал казнить и тройку-другую женщин из русов, чтобы им неповадно было противиться законным желаниям ларисийцев, оторванных от своих семей и лишенных женской ласки. Но высшим проявлением твоей мудрости, мой господин, – да продлится твое управление варварами в их богомерзком городе на многие годы! – была бы отмена всех твоих решений. Надо немедленно послать людей для переговоров с русами, пообещать им все, чего они захотят, дать им на растерзание часть твоего богоизбранного народа, и только тогда, – да услышит тебя бог иудеев! – бунт уляжется сам собою.
– Поздно! – воскликнул бен Хазар. – И я лучше подохну здесь вместе с вами, чем пойду на такое унижение. И перед кем? Перед этим сбродом язычников и муслимов? Ни за что на свете! Поздно, – повторил он. – Они уже и так расправляются с богоизбранным народом. Но им все мало. Им нужны избранные из избранных. Передайте мой приказ: запереть ворота цитадели! Всех ларисийцев – на стены! Всех, способных носить оружие, – туда же.
– Но не все твои люди, мой господин, которые живут за стенами детинца, успели достигнуть его ворот. Многие уже стали жертвами слепой ярости толпы дикарей… Среди них много достойнейших людей, мой господин. Если мы закроем ворота, у оставшихся в живых не останется ни единого шанса проскочить в детинец.
– К черту! Пусть каждый заботится о себе сам! Выполняй приказание!
– Слушаюсь, мой господин, – да вознесется имя твое на гору Синайскую и запечатлится мудрость твоя в камне! – воскликнул евнух и показал молодому на дверь, чтобы тот исполнил приказание бен Хазара.
Но и этот приказ уже не мог быть выполнен: толпа киевлян, вооруженных копьями и мечами, в которой особенно выделялись рослые воины в кольчугах, с красными щитами, невесть откуда взявшиеся, уже ворвалась в детинец, тесня и сбивая с ног хорезмийцев и вставших рядом с ними немногих иудеев и иудеек. Лязг стали, крики, вопли, проклятья и стоны надвигались на хоромы наместника с неумолимостью урагана. Вот уже слышен грохот сапог по ступеням лестницы, вот ворвались в башню, схватили за руки, за ноги, раскачали, и бен Хазар, окончательно потеряв голову, не чувствуя ни боли, ни страха, увидел, как мелькнули мимо его лица створки окна, за ними раскинулось голубое небо, наполненное вороньем, дыхание его сперло, в глазах потемнело, и он не почувствовал, как рухнул спиной на поднятые ему навстречу железные жала копий.
За полдень с помощью подошедшей из Вышгорода дружины княгини Ольги все было кончено. Раненых из своих разнесли по домам, чтобы над ними колдовали знахари. Павших положили длинными рядами на площади, примыкающей к детинцу, чтобы потом похоронить в соответствии с обычаем. Раненых врагов добили, трупы раздели и, погрузив на подводы, вывезли за город. Кое-где тушили горящие дома иудеев, чтобы огонь не перекинулся на другие дома. Дружинники княгини Ольги обходили улицы, хватали мародеров, тащили на рыночную площадь, где их нещадно драли кнутами. Не взирая, мужчина то или женщина. По улицам Киева скакали вестники, кричали:
– Едут! Едут! Встречайте!
Все знали, кто едет и кого надо встречать.
Ликовали колокола церкви Николая Чудотворца.
Бухал вечевой колокол.
Улицы заполнялись ликующим народом: женщинами в нарядных одеждах, мужчинами с оружием, какое у кого было припрятано для особого случая или взято в яростной сече с хорезмийцами, молодыми девками и парнями, и даже детьми. Княжеские дружинники выстроились в две плотные цепи, огородив красными щитами улицу, ведущую от въездных ворот к детинцу. Радостно завывали рожки и трубы, волхвы били в бубны и кружились в танце, солидно бухали большие барабаны и спешили рассыпанным горохом малые. Народ теснился вдоль улиц и на площади напротив ворот детинца, вытягивал шеи, пытаясь разглядеть, не едет ли тот, которого так долго ждали, о ком ходили легенды, складывались небылицы, но с кем были связаны надежды и упования.
И вот там, у ворот, возник радостный гул. Гул этот рос и ширился. Наконец в воротах показался всадник на белом коне в яблоках. Святослав! На нем пурпурный плащ, на груди кольчуга и короткий панцирь, на голове золоченый шелом. За ним следом в паланкине рабы несли княгиню Ольгу. А далее, несколько поотстав, мерным шагом шла княжеская дружина, посверкивая шеломами, панцирями и наконечниками копий. Впереди ее ехал на огромном пегом коне воевода Свенельд, в шишаке, из которого торчали турьи рога.
– Слава! – загремело на весь город и его окрестности, вздымая в небо тучи ворон и галок. – Слава князю Святославу! Слава княгине Ольге! Слава! Слава! Слава!
Под копыта коней и людей на каменную мостовую, покрытую пылью и запекшейся кровью, летели первые полевые цветы.
А на базарной площади, среди разоренных лавок, загнанные в крепкий сарай из сосновых бревен, томились в ожидании своей участи оставшиеся после побоища немногие хорезмийцы, молодые иудеи и иудейки, и те из русов, которые служили им верными псами, грызя своих и вылизывая сапоги чужим. Все они знали, что ждет их либо страшная смерть, либо продажа в рабство, и теперь каждый молил своего бога, надеясь на его милость, но не надеясь на милость победителей, ибо сказано в священных книгах одних и устных наказах других: «Горе побежденным и упование на лучшую долю в загробном мире!»Глава 14
Летний день долог. Но и ему приходит конец, как только Хорс-Солнце завершит свой извечный путь по небосводу и опустится на покой в пылающее море. Отликовали посады и улицы по случаю избавления от власти хазар и возвращения в Киев ее законных властителей. Но еще не отвыли свое бабы по погибшим мужьям и братьям, сыновьям и внукам, а те лежат в домовинах, ждут своего срока, когда отправятся в дальний путь, очищенные от всего земного погребальным костром. Иной дед ладил домовину для себя, а пришлось укладывать в нее кому внука, кому сына, кому зятя, а кому невестку или сноху. Да и ликование киевлян было сдержанным, с оглядкой, потому что одно дело – побить хазар в Киеве, и совсем другое – одолеть их неведомую силу, которая таится где-то там, в хазарских степях, над которыми встает по утрам Солнце.
Вот и князь Святослав о том же самом:
– Се есть начало избавления! – сказал он, стоя на возвышении среди толпы киевлян, сплотившихся на площади близ детинца. – Впереди нас ждут тяжкие испытания. Вострите мечи и копья! Учитесь ратному уменью. Знайте: придет день жестокой сечи, которая решит, быть или не быть Руси свободной от ига козар! Пора положить предел их гнету, который многие годы высасывал из Руси ее живые силы. Каждый должен внести свою долю в общее дело. Кто мечом, кто своим имением. Купно это даст нам такую мощь, которая сможет сломить мощь наших врагов. Только тогда мы утвердимся в своем праве быть безраздельными хозяевами своей отчины. – Князь помолчал, оглядывая море голов и лиц, обращенных к нему, затем продолжил зычным голосом: – А в нынешнюю ночь мы должны свершить тризну по убиенным нашим мужам и женам, как то повелось исстари. И принести жертвы богам, чтобы они и дальше шли впереди наших ратей, устрашая врагов и насылая на них одоление и смерть!