Иду на вы!
Шрифт:
Княгиня Ольга стояла у высокого стрельчатого окна, откуда видны голубые церковные купола, слушала перезвон колоколов, шептала молитву, не вникая в ее смысл: голова была занята совсем другими мыслями. Едва звон затих, она перекрестилась троекратно, прикрыла окно, вернулась к столу и, ни на кого не глядя, села на стул с резной спинкой, подобрав подол длинного белого платья с высоким цесарским воротом, расшитое голубыми и синими шелками – под цвет глаз княгини. Ее светлые волосы, еще не тронутые сединой, заплетены в толстую косу, уложенную на голове короной; лицо чистое, белое, слегка подрумяненное. Княгиня Ольга еще хороша собой, стройна и величава, но годы суровых испытаний сделали ее лицо неподвижным
Все это время в думной палате княжеских хором висела давящая тишина, и шестеро мужей, восседавших на лавках за большим дубовым столом, накрытом синей аксамитовой скатертью, делали вид, что ничего не происходит.
Пока звучали церковные колокола и княгиня, стоя у окна, творила свои молитвы, сын ее, двадцатисемилетний князь Святослав Игоревич, у окна противоположного разглядывал таинственные письмена на красиво изогнутом клинке кинжала из дамасской стали, с рукоятью из слоновой кости, отделанной серебром, украшенной жемчугом и сапфирами. При каждом движении князя Киевского на руках его и груди вспухали под тонкой рубахой литые мышцы, приобретенные долгими тренировками с тяжелым мечом, булавой и щитом, черные кустистые брови над светло-синими, как у матери, глазами, хмурились, слегка вздернутый нос по-детски морщился, вислые черные усы шевелились, в мочке прижатого к бритой голове уха посверкивала серебряная серьга. На князе тоже белая с синей оторочкой рубаха, подпоясанная широким кожаным поясом.
По правую руку от княгини восседали на лавке самые близкие к князю и княгине люди. Первым – воевода Свенельд. Ему под шестьдесят, но он крепок телом и могуч; его лицо, испещренное морщинами и иссеченное шрамами, точно вырублено топором из мореного дуба; седые длинные волосы перехвачены ремешком с вытесненными на нем магическими знаками, призванными уберечь от меча и злых духов, в ухе серебряное кольцо.
Рядом с воеводой сидит кормилец и воспитатель Святослава, другой старый воин-норманн, Асмуд, лицом, телом и одеждой схожий со Свенельдом, разве что на шее ожерелье из клыков вепря, медведя и волка, да в кольцо в ухе тоже нанизаны клыки, числом три, размером помене.
Оба норманна сидят прямо, точно проглотили посох странника, в их неподвижных взорах нельзя прочесть ничего, кроме смиренного ожидания. Они служат уже третьему князю, обрусели, оба сумели вернуться из того давнего злополучного похода 941 года, когда уцелевшие ладьи князя и кагана Киевского Олега Второго вынуждены были по воле каганбека Хазарского следовать в море Хазарское же, чтобы совершить набег на исмаилитские города, что расположены южнее Дербентского прохода. А потом на них, отягощенных богатой добычей, напали хорезмийцы, наемники каганбека Хазарского Иосифа. В той сече пали князь Олег и большинство его дружины, и лишь малая часть ее вырвалась и ушла в степи, ведомая опытным воеводой Свенельдом, унося с собой тело своего повелителя.
Третьим по правую руку от княгини сидит воевода Претич, славянин по имени Василий, то есть крещеный, как и княгиня Ольга. И родители его христиане, и деды, и прадеды – уже, почитай, сто лет. Претич молод, ему едва перевалило за двадцать пять, черты лица его мягки, как мягки его русые волосы, постриженные в кружок, в светлых глазах лучится плохо скрываемое нетерпение, белая рубаха бугрится могучими мышцами. Несмотря на молодость, он уже опытный ратоборец и воевода, ходил на свеев, сражался с ливами и ляхами. Князь ценит Претича, но держит на вторых ролях – и все из-за веры, хотя они и росли вместе, и в Невогороде сидели вместе, спасаясь от жестокой власти Хазарского царя-каганбека.
Эти трое вместе с князем Святославом, с набранным на севере войском спустились вниз по Днепру, освободили от дани хазарской Южную Русь. И каганбек Хазарский пока терпит это своеволие Руси, не до нее ему, других забот хватает выше крыши: тут и одно за другим восстания подвластных народов, и посягательство арабов на Хазарию, и интриги Царьграда. Надо сперва укрепить тылы, а уж потом двинуть на Русь свое войско.
Четвертый с ними воевода Добрыня, все эти годы находившийся рядом с княгиней Ольгой.
Напротив, по другую сторону стола, сидят двое. На них шелковые полосатые халаты, зеленые тюрбаны, сколотые золотыми брошами с бирюзой, с торчащими из них бурыми орлиными перьями. Смуглые лица их тоже неподвижны, черные миндалевидные глаза устремлены поверх голов сидящих перед ними русов. Это хорезмийцы, бежавшие из Итиля, столицы Хазарского каганата, уже, почитай, лет тридцать тому назад. В ту пору они были молоды, как и сама княгиня, а теперь лица их покрыты морщинами, в усах и бороде седина.
Святослав с лязгом вогнал кинжал в узорчатые ножны, положил его на дубовый поставец, вернулся к столу, остановился возле другого такого же греческого стула с резной спинкой и, заглядывая в неподвижные глаза ближайшего к нему хорезмийца, спросил:
– А ты не ошибся, почтенный Исфендиар?
– Нет, мой повелитель, – да вложат боги мудрость в твои уста! – ответил хорезмиец вставая и, приложив правую руку к груди, слегка наклонил голову. – Верные люди передали, что как только войско каганбека Козарского подавит восстание ясов, так тотчас же будет послано против Киева. Каганбек поклялся на своей священной книге, что снова приведет в покорность Киевский каганат и заставит платить дань больше прежнего… К тому же… – да простит мой повелитель мое многословие и позволит добавить к сказанному: …к тому же в козарских крепостях по реке Танаис и другим рекам до самых низовий Днепра стены и башни приводятся в порядок, гарнизоны усердно обучаются воинскому искусству, и не только мужи, но и жены их, и юные девы; там куют оружие, во множестве великом наконечники для стрел и метательных копий. К этому следует добавить, что в Итиле, при дворе каганбека, чеканят поддельные дирхемы, которыми царь будет расплачиваться со своими воями за предстоящий поход на Русь.
С этими словами хорезмиец выложил на стол несколько серебряных монет, давая князю и всем остальным к ним приглядеться. Затем, видя недоумение присутствующих, пояснил:
– Обрати внимание, мой повелитель. Вот эти монеты настоящие, а эти – поддельные, ложные. Они сделаны грубо, знающий человек всегда это заметит. На них, в добавок ко всему, есть тайный знак… – вот эта маленькая змейка на чалме хорезмшаха. Она сделана для того, чтобы иудеи не брали этих монет у диких, потому что в них мало серебра и они не имеют настоящей цены… – И, снова прижав к груди руку, унизанную перстнями, низко склонив голову, Исфендиар произнес смиренно: – Мой повелитель, – да продлят боги твою жизнь на многие годы! – позволит высказать догадку своему верному слуге?
– Говори, почтенный Исфендиар, – отрывисто бросил Святослав, сел и, положив на стол могучие руки, сцепил пальцы, на которых не было никаких украшений.
– Я знаю нрав царей иудейских, – продолжил хорезмиец. – Ибо не единожды они поступали подобным же образом: дать оседлым собрать урожай хлеба и разной овощи, откормить коней и другой скот и лишь затем снарядить войско и послать его в поход. Только осенью будущего года, не раньше, надо ждать козар у стен Киева. Если они одолеют, они вырежут многих от мала до велика, ибо извечно такова их кара за непослушание и противоборство, которое они накладывают на другие народы. А что будет дальше, ты знаешь сам, мой повелитель: они заставят тебя идти со своим войском на ромеев, как заставляли твоих незабвенных предков…