Иду на Вы
Шрифт:
– Вот оно как… – задумчиво покачал головой Святополк. – И когда же это ты, князь, выступать предлагаешь?
– А как только сойдет снег и просохнут дороги! – спокойно, точно речь шла о простой поездке на охоту, ответил Мономах. – Прямо этой весной!
Тут уж дружинники Святополка пришли в себя, и послышались их возмущенные голоса:
– Да ты что, князь!
– Слыхали?
– Зима на исходе!
– Скоро – землю пахать, а мы крестьянина и его коня – на войну?!
– Великий князь, скажи хоть ты ему,
Святополк успокаивающе кивнул крикнувшему это дружиннику, все лицо и шея которого были изуродованы боевыми шрамами, и вопросительно посмотрел на своего брата:
– Да, князь? Дружина моя верно молвит! Виданное ли дело – самим в Степь идти? Да еще и весной!
– То-то и оно, что самим! – убеждая и великого князя, и его советников, горячо заговорил Мономах. – Тогда наша слабость, что мы сто лет в Степь не хаживали, силою обернется! Тото и оно, что весной! Ибо сейчас кони у степняка слабы после зимней бескормицы. Для тяжкого боя бессильны.
Мономах говорил про то, что половцам, которые привыкли жить у себя в вежах, не таясь, и в голову не придет, что русские осмелятся оставить свои укрепленные города, валы да переправы и напасть на них.
Ставр Гордятич так хотел добавить что-нибудь для красного словца, но, помня наказ Мономаха, только рукой красноречиво советовал людям Святополка: слушайте, слушайте, мол, что говорит мой князь!
А Мономах выждал паузу, чтобы лучше вняли тому, о чем он только что сказал, уже с упреком, поочередно заглядывая в глаза каждому из стоявших перед ним бывалых воинов, и, подолгу не отводя взгляд, продолжал:
– А вам я, дружинники, многими победами славными, удивляюсь. Коня… смерда жалеете.
А про то, что, откормив за лето свои табуны, половец отберет и урожай, и коня, а самого смерда в рабство угонит, словно знать не хотите!
Он опять помолчал и теперь, давя уже на воинскую гордость, тоном, каким говорил с ними, бывало, на ночных привалах у костров, спросил:
– И вообще мало мы с вами за половцами по русской земле гонялись, да стыдно вспомнить, и от них тоже побегали? Теперь пусть они побегают от нас! Да не где-нибудь, а в своей Степи! Степь большая – спрятаться негде!
Дружинники Святополка засмеялись, но, взглянув на своего князя, закашляли, осеклись.
– Полон отобьем, наших русских людей, которые уже и не чают, что мы их когда-то спасем, вызволим! – продолжал уговаривать Мономах, с радостью замечая, что лица многих дружинников при этом потеплели. Вспомнив про алчность брата, не преминул воспользоваться и этим: – Да и добычу возьмем! Великую! Какой никогда еще не бывало!
Откуп с каждой вежи, что сдастся сама, и все, что сможем увезти с тех городов, которые мы возьмем на щит!
Тут уже оживился и сам Святополк. Как будто увидев перед собой табуны лошадей, потоки серебряных монет, парчу, шелка… он даже невольно зашевелил пальцами, подсчитывая, сколько можно получить от этого похода, если все будет так, как говорит Мономах.
А Мономах видел перед собой лишь сожженные русские веси, вытоптанные половецкими 45 конями поля, лежавшие вдоль дорог трупы, а еще едущую на санях женщину и глаза ее ребенка…
И потому, наверное, тон и слова переяславльского князя становились все более убедительнее всех доводов Святополка с его людьми.
– Оно-то, конечно, так … – уже слышались с той стороны осторожные голоса.
– Хорошо бы одним ударом степняка от Руси отвадить…
– А ну как проведает он о наших планах? – могучим басом оборвал их воевода Святополка.
– Да! – поддержал его тот. – А на это что скажешь, брат? Шило в мешке – и то не утаишь, а тут – целое войско!
– А мы через купцов ложный слух пустим… – понизив голос, многозначительно поднял указательный палец Мономах. – Идем, мол, брать богатый град Корсунь!
– Нет! – вдруг выкрикнул дружинник со шрамами.
– Что значит нет? – нахмурился Мономах.
Он знал этого дружинника как одного из самых мужественных и честных едва ли не во всем русском воинстве. И, откровенно говоря, даже втайне надеялся на его поддержку.
– Не бывало такого, чтобы руссы подло, как ночной тать, шли на врага! – твердо сказал тот, не отводя дерзкого взгляда от глаз князя. – Еще со времен великого Святослава мы всегда говорили всем прямо: «Иду на вы!»
– А мы и скажем! Мы даже пошлем им такую грамоту! – примирительно улыбнулся ему Мономах. – С самым лучшим гонцом! – он мгновение помолчал и с хитринкой добавил: – Как только, не доходя до Корсуня, повернем на Степь!
– Поганые Божьи храмы жгут, – неожиданно подал голос игумен. – Священников убивают.
Жрецы из лесов вышли. От истинной веры, которая только – только укоренилась на Руси, людей хотят оторвать! Снова Перуну да поверженным идолам поклоняться! А мы тут еще раздумываем, идти или нет?
– Верно молвишь, отче! – кивнул игумену Мономах. – Я про это как-то и не стал говорить, думал, здесь все православные, и так все понятно…
А дальше, обращаясь уже к одному только Святополку, закончил:
– Не за себя, за всю Русь и тех, кто больше всего страдает от поганых: простых горожан и смердов – стариков и старух, мужиков, их жен и детей прошу. Для того и приехал сюда. Я все сказал. Теперь твой черед отвечать, великий князь! Идем на Степь?
Святополк долго сидел, не поднимая головы, затем решительно встал во весь свой могучий рост и, к радостному изумлению своего воеводы с дружинниками, усталым и тихим голосом сказал:
– Да вот он я… Готов уже!
Мономах порывисто сделал навстречу ему шаг и, заключая в крепкие объятья, от всего сердца сказал: