Идущие в ночи
Шрифт:
Полковник Пушков, облаченный в гражданское пальто, с тесной кожаной кепкой, чувствовал тонкие чуткие щупальца, которые тянутся к нему от чеченца. Стараются проникнуть в сознание, угадать, подсмотреть, подловить. Словно осторожный, пульсирующий осьминог со множеством мелких присосок обшаривал его душу. Пушков закрывался угрюмым железным занавесом, которым заслонял свои мысли и чувства, следя за тем, чтобы они не просочились в случайную щель. Горе, которое он испытывал, и было железным занавесом, отделявшим его от чеченца.
– Нужда заставляет, – глухо ответил он. – Скоро на пенсию, а ни квартиры нет, ни черта. Хоть как-то на этой проклятой войне заработать!
Адам испытал разочарование. Дверной глазок оказался замазанным,
– У вас большая семья? Есть дети?.. – Адам сделал сострадающее, сочувствующее лицо, решив расположить человека своей сердечностью, интеллигентным вниманием. Почувствовал, как что-то глухо ударило внутри человека, и тот дрогнул, как вздрагивает от удара броня, останавливая в своей вязкой стальной глубине бронебойный сердечник.
– Есть дети, – ответил Пушков, испытав мгновенную, невыносимую боль. Словно оторвался тромб, пролетел сквозь артерию и встал в сердце, и оно начало взбухать, достигая бычьих размеров.
– Сколько вы хотите за свой товар? Во что оцениваете информацию? – Адам знал этих деморализованных офицеров разложившейся русской армии, готовых за малые деньги торговать секретными сведениями. Раскрывать предполагаемые маршруты колонн. Сообщать сроки и масштабы готовящихся операций. Подставлять под удары гранатометов своих однополчан, с которыми у них не было моральных и профессиональных связей, и было не жалко горящей на дорогах бронетехники, истошно кричащих раненых. Они складывали в свои дешевые чемоданчики и потертые портфели пачки мятых долларов, похожих на огородный салат. Жадно копили добытые на крови соплеменников деньги. Адам презирал их. Но они были драгоценной средой, в которой действовала его разведка, господствовал его изощренный, интеллигентный ум, превосходящий тупых стяжателей.
– За все про все пятьсот тысяч долларов, – был ответ. И ни тени эмоций на тупом и холодном, как наковальня, лице.
– Не много ли? Большие деньги, – усмехнулся Адам и сделал дразнящий жест рукой, словно подбрасывал перед собеседником тугую, спрессованную пачку.
– В самый раз. Кое-кому в полку сунуть придется. Не будут смотреть в вашу сторону, когда вы пойдете.
– Вы думаете, мы пойдем? – Адам испытующе смотрел на офицера, в котором все было плоско, тупо, как это часто бывает у русских мужиков, выращенных из недокормленных крестьянских детей. Но что-то тревожило в нем чеченца. Что-то просвечивало сквозь холодную, напоминающую чугунное ядро оболочку. Какое-то опасное поле. Словно внутри шло скрытое горенье и огненная невидимая сердцевина излучала наружу тончайшую волнистую радиацию. – Мы и не думаем уходить. У нас достаточно продовольствия и боеприпасов. Дух наш высок, а ваши войска выдыхаются. Мы остановим в Грозном русскую армию. Каждый кирпич обмотаем кожей и жилами ваших солдат.
Адам хотел уязвить человека, задеть в нем гордость и честь. Но тот хмуро посмотрел и ответил:
– Не о чем тогда говорить. Я пошел. – И начал подыматься со стула.
– Погодите, – усадил его обратно чеченец, понимая, что метод его не подействовал и он вынужден отступить. – А если мы согласимся? Чем докажете, что это не подставка? Неужели поверим на слово, поведем своих людей по указанному вами маршруту?
– Пошлите разведчика. Пошлите контрольную группу. Убедитесь, что дорога свободна.
– А если и это предусмотрено вашей разведкой?
– Не знаю, вам видней. Но через несколько дней будет поздно.
– Карта с собой? Покажите проходы.
– Только после первого взноса. Сначала предоплата – двести пятьдесят тысяч. Потом посылаете разведку, и если она нормально проходит – остальные. Не вздумайте меня обмануть. Сам пойду в штаб, доложу о вашем проходе. Не вздумайте в меня стрелять, у меня есть товарищ. Тоже пойдет и доложит.
Бешенство окрасило белки чеченца в красный цвет. С трудом останавливаясь, он хватанул с земли горсть снега, жадно вцепился в снежок желтыми зубами.
– Я доложу командованию, – сказал чеченец. – Еще раз, какие гарантии?
– Гарантии – позывной «Алмаз». Басаева предупредили о моем появлении.
Адам ошеломленно смотрел на русского. Тот сидел понуро, неуклюже расставив ноги в грязных башмаках. Смотрел на снег, где только что скользнула пятерня чеченца, оставив бороздки.
– Доложу Басаеву… Встретимся сегодня, как стемнеет, на этом же месте…
Русский кивнул. Адам поднялся, пошел в ворота. Тихо посвистывал, давая знать охране, что свидание окончено. У ворот оглянулся. Человек все так же сидел на стуле, словно ноги его были налиты страшной тяжестью и он их не мог оторвать.
Басаев, выслушав доклад начальника разведки Адама, принял наконец мучительное, назревавшее в нем решение – всеми силами прорываться из Грозного. Это решение в последние дни то приближалось, то отступало. Отодвигалось соображениями стратегии, согласно которой город являлся идеальным рубежом обороны. Честолюбием, питавшимся вниманием и симпатией мира, следившего за обороной Грозного. Страхом неудачи и угрозой больших потерь, возможных в момент прорыва. Оно приближалось настроениями полевых командиров, желавших уйти от массированного огня авиации и артиллерии. Его звериной интуицией, говорившей, что другого такого же удачного для прорыва момента не будет. Призывами второй, воюющей в горах группировки, убеждавшей его, что пора наконец сложить их усилия, соединиться в ущельях, дать смертельной бой обескровленной русской армии, а в случае неудачи покинуть Чечню, уйдя в Грузию или в Дагестан, а оттуда морем в Азербайджан и Турцию. Сражение в Грозном выполнило с лихвой военные и политические цели. Враг был истрепан в уличных боях. Мир содрогнулся, увидев вместо крупного, густонаселенного города дымящийся кратер. Российский обыватель, приветствовавший начало войны, стал колебаться под воздействием умной пропаганды дружественных телеканалов, с которых не сходили похороны, безногие и безрукие раненые, лагеря беженцев, покрытые болячками дети, артиллерийские батареи, стирающие с лица земли мирные села. Либеральные фракции в Думе начинали роптать. В Татарии и Ингушетии, тонко направляемые президентами, начались протесты. Европейский парламент слал и слал в Москву депутации, обвиняя Кремль в нарушении прав человека.
Доклад рыжего хитреца Адама о сегодняшней встрече с посланцем Магната, обещавшего беспрепятственный выход из Грозного, был последним толчком, побудившим принять решение.
Оставались еще опасения, не кидают ли ему, как собаке, кусок сочного мяса, в который упрятана иголка. Не является ли посланец-сапер изобретением русской разведки. Не предал ли его Магнат, вероломный и двуличный еврей, в бегающих глазках которого не угасает ласковый огонек предательства. Но не было времени осуществить агентурную проверку и собрать информацию о заместителе начальника инженерно-саперной службы. Не было времени задействовать связи в Москве и выведать все у Магната. Через день или два русские закроют бреши в кольце обороны, рассеют по берегу Сунжи, по окрестным холмам тысячи лепестковых мин. Подтянут минометные батареи и пулеметные расчеты. Так снегом и льдом закрываются в горах перевалы, отрезая части от баз снабжения, обрекая их на мучительную гибель.