Идущие
Шрифт:
С замирающим сердцем и дрожащими потными руками он пошел открывать.
Она выглядела даже лучше, чем запечатлелась в его памяти – словно сознание само, не желая причинять ему дополнительных страданий, приспустило ее на более низкий уровень красоты. Но теперь она стояла перед ним – в полном объеме и великолепных сочных тонах, и казалась ему столь же привлекательной, как в тот день, когда они только познакомились. Искра, от которой воспламенились тогда их чувства, никуда не пропала – по крайней мере с его стороны, и он тупо смотрел на нее, не в состоянии придумать ничего лучшего, чем просто сказать «привет».
Преодолев
Он тоже обнял ее и почувствовал, как по щекам полились слезы. После смерти отца он не плакал ни разу, и только присутствие Клер каким-то образом дало разрешение ощутить горе, и он разрыдался так, как не рыдал с детства.
Они вспоминали отца, и каждое воспоминание сопровождалось новым потоком слез. Воспоминания вызывали боль, но это была хорошая, очищающая боль. Впервые после смерти отца он позволил себе вспомнить давние времена, хорошие времена, времена, когда его еще не поразил инсульт. Он старался сосредоточиться на «здесь и сейчас», опасаясь, что если позволит себе погрузиться в прошлое, то провалится в такую эмоциональную яму, из которой будет не выбраться.
Постепенно его слезы иссякли, а вскоре успокоилась и Клер. Они отстранились друг от друга, сели на диван – впервые после развода.
Он понял, что любит ее по-прежнему и, видимо, будет любить всегда, но об этом они не говорили. Они не говорили ни о своем браке, ни о прошлой совместной жизни, хотя эта тема подтекстом присутствовала во всех сюжетах. Они не говорили о своей нынешней жизни и ближайших перспективах.
Они говорили о Бобе.
Тени стали длиннее, дом погружался во мрак. Они включили свет, но не сделали и попытки куда-то сдвинуться. Майлс не предложил Клер ничего из напитков или еды, а она сама не попросила. Они оставались на одном месте, далеко за полночь вспоминая жизнь человека, которого оба любили.
Было странно, что они ни разу не отклонились от темы, но вместе с тем и хорошо. Майлс догадывался, что любая попытка расширить беседу разрушит чары, помешает осторожному воссоединению, которое создавали оба, а этого никому из них не хотелось, поэтому воспоминания продолжались – хорошие и тяжелые, веселые и грустные – до тех пор, пока оба не высказали все, что хотели сказать.
Обоим утром нужно было на работу, и Клер встала, чтобы попрощаться. Она спросила, как он себя чувствует, не хочет ли он, чтобы она осталась, и он уверил ее, что с ним все в порядке. На прощание она пообещала приехать завтра после работы и даже чмокнула в щеку, прежде чем сесть в машину.
Стоя в дверях, он смотрел вслед отъезжающей машине; потом хвостовые огни исчезли за поворотом, но Майлс еще долго продолжал смотреть на опустевшую улицу.
Клер.
Он не был уверен, что правильно понял то, что произошло. Они не виделись со времени развода – в тот момент она отчетливо дала понять, что больше не желает его видеть, – но узнав о смерти отца, поспешила приехать и даже предложила остаться на ночь, если ему нужно, чтобы кто-нибудь был рядом. Возможно, это просто доброта. Может, по каким-то причинам она могла подумать, что он склонен к суициду, и проявила по отношению к нему такое же участие, которое проявила бы к любому, переживающему смерть близкого человека. Может, она просто любила своего бывшего свекра и захотела поделиться
Возможно.
Но у него было чувство, что за этим кроется нечто большее. Обычно он не позволял себе обольщаться ложными надеждами, но в данный момент он не был уверен, что эти надежды ложные,и мысленно был вполне в состоянии представить, что они снова могут быть вместе.
Засыпая, Майлс думал о том, как хорошо было бы снова проснуться рядом с Клер под одним одеялом.
Проснулся он среди ночи от звонков. Сонному мозгу потребовалось некоторое время, чтобы перебрать каталог звуков и сообразить, что это может быть. К тому времени, как он снял трубку, телефон прозвонил уже добрый десяток раз. От того, кому оказалось столь важно позвонить человеку в такой час ночи, не следует ждать хороших новостей. С отвратительным чувством сосущей пустоты в желудке он снял трубку.
– Алло.
– Мистер Хьюрдин?
Сердце трепыхнулось. Официальное обращение – тоже недобрый признак.
– Я слушаю.
– Это Смит Блюм, помощник окружного коронера. У меня ночное дежурство, и меня подключили к делу о вашем отце. – Блюм смущенно прокашлялся. – Боюсь, что произошел... ну, не то что несчастный случай, но... у нас возникли некоторые проблемы с вашим отцом.
– О чем вы говорите? – стиснул трубку Майлс.
– Я говорю, мистер Хьюрдин, – шумно выдохнул собеседник, – что ваш отец ушел. Он ушел отсюда.
2
Лиэму снилось, что он бежит по пустыне, преследуемый толпой бездомных с горящими синими лицами в драных черных одеждах. При этом он постоянно спотыкался и натыкался на колючки густо растущих кактусов. Впереди виднелась небольшая хижина, полуразвалившееся строение размером не более кабины истребителя-бомбардировщика, без окон, но дверь была открыта, а в дверном проеме черным силуэтом на фоне желто-оранжевого пламени очага стояла горбатая старая женщина.
Женщина его пугала, но бегущая сзади толпа пугала еще больше, поэтому он продолжал бежать к открытой двери. По мере приближения он уже более детально мог разглядеть женщину. Было что-то странное во внешности этой старой карги, что-то мистическое в чертах ее лица.
Впрочем, она была его единственной надеждой, и он бежал к ней.
– Впустите меня! – прокричал Лиэм. Обернувшись через плечо, он увидел приближающуюся толпу с синими лицами.
– Съешь яблоко! – Старуха протянула ему сверкающее красное яблоко, и он понял, что впустят его в убежище только в том случае, если он откусит от этого фрукта. Он узнал сцену – из «Белоснежки» в версии Диснея, – но здесь было такое реальное чувство опасности и напряжения, какое Уолт Дисней никогда не вкладывал ни в одну из своих картин.
Ему не хотелось есть яблоко, он даже боялся прикасаться к нему.
– Впустите меня! – закричал он.
– Съешь яблоко.
Старуха протянула фрукт. Выбора у него не было. Толпа уже была рядом. Он укусил яблоко.
И моментально пожалел об этом. Он почувствовал во рту теплую влагу и попытался ее выплюнуть, но она, как живая, обволокла язык и заползла в горло. Он перевел взгляд на яблоко. Яблоко состояло из вен с пульсирующей кровью. Он видел их сквозь белизну мякоти плода, под тонкой кожицей, которая сейчас выглядела как настоящая кожа, человеческая кожа.