Идущий к свету
Шрифт:
– А как вы думаете, с какой стати я буду отвечать на эти вопросы?
– Будете! Не лучше ли нам сесть как-то друг против друга?
– Павел прекрасно знал о силе воздействия своего тяжелого гипнотического взгляда, вырабатывавшегося столетиями, и очень хотел использовать его в беседе.
– Знаете, я предпочитаю во время беседы сидеть у огня и смотреть на него. Вы уж простите старика за неучтивость!
– собеседник медленно повернул голову и встретился глазами с Павлом.
Павел вздрогнул, он понял, что перед ним человек, которого ему не подавить ничем, такой
– Вы, по-моему, ценитель живописи, - продолжил старик, поворотясь опять к камину.
– Да, я кое-что понимаю в этом, - ответил Павел, - но…
– Знаете, я и впрямь отвечу на все ваши вопросы, начиная, впрочем, с последнего. А пока можете полюбоваться на два моих недавних приобретения.
Он щелкнул тумблером на кресле, и в одном из дальних углов громадной комнаты включилось освещение, направленное на две картины в старинных тяжелых рамах. Павел направился к ним и на полпути остолбенел. То были картины Пьетро Нанелли, проданные им несколько месяцев назад через аукцион "Сотби”.
– Не правда ли, хороши?!
– в голосе старика явственно звучали иронические нотки.
Не дожидаясь ответа, старик продолжил:
– Итак, удовлетворю ваше любопытство. Представляю я себя и только себя, жизнь научила меня не декларировать никаких репрезентативных функций. А уж чьи интересы совпадают с моими покажет время. Далее. Уже тридцать лет, как я в этой безумной стране наладил скупку и сбор всего радиоактивного, что может быть вывезено отсюда для упомянутых вами террористических целей. И храню всю эту гадость здесь… и в некоторых других местах, чтобы этим не завладели другие.
– То есть вы не террорист?!
– Даже, извините, не иранец и не араб, хотя и родился я в Египте, впрочем, довольно давно.
Павлу казалось, что он сходит с ума: уж больно знакомыми были и голос, и интонация собеседника. Он отошел от картин и двинулся в сторону камина.
– А я родился в Иерусалиме. Вы, наверное, тоже бывали там?
– Нет!
– сказал старик, и в голосе его послышалась безмерная печаль.
– Мне нельзя ступать на землю Израиля.
– Не понял.
– Я тоже до конца не понял, но знаю, что это так. Два раза я пытался ступить на эту землю, но оба раза случались несчастья, едва я приближался к берегу земли обетованной.
– Какие же? Война Судного дня в одна тысяча девятьсот семьдесят третьем году или теракты?
– Павел уже подошел вплотную к креслу старика.
– Нет! Первый раз вавилоняне, а второй столетия спустя римляне сжигали храм. И я прекратил попытки… Увы…
– Что?! Кто вы?!
Старик медленно поднялся из кресла, опираясь на палку. Павел непроизвольно опустил глаза и увидел, что крупная и крепкая еще рука, на безымянном пальце которой надето кольцо с изображением ока, сжимает полупрозрачную голову кобры с переливающимися в отблесках каминного огня бриллиантовыми зрачками.
– Рав Мозес?! Вы?!
Старик наклонил мощную седую голову
– Моше-рабейну?! Вы…
– Да, Моше или Моисей, как вам угодно!
Два безысходных странника сидели у камина и смотрели на огонь. Они могли считать себя почти ровесниками, хотя между датами их рождения пролегли целые столетия - временная пропасть, в которую канули сотни миллионов людей и десятки государств. Этим двум людям было непонятно, что им сказать друг другу. То, что они чувствовали, не передается словами земных языков.
– Я единственный раз в жизни был террористом, - медленно проговорил тот из них, кто был на тысячелетие старше.
– И вы вернули мне память об этом, - он поднял вверх руку с перстнем-оком.
– В один день я превратился из философа в убийцу, хотя, честно говоря, тот стражник, которого я убил тогда на глазах вашего предка, был жуткий человек, его можно было бы назвать форменным садистом… если бы он не жил за три тысячелетия до маркиза де Сада.
– Можно вопрос, ребе?
– обратился к нему Павел и, увидев задумчивый кивок старика, спросил: - Вы сами-то еврей?
Моисей отреагировал немедленным и неожиданным взрывом хохота:
– Что вы, конечно, русский!
Павел тоже рассмеялся:
– Нет, я серьезно. За свою жизнь я слышал многое, в том числе некоторые египетские источники утверждали, что вы все-таки бывший жрец Озириса, урожденный племянник фараона. Что вы просто выбрали евреев, дабы создать свой народ.
– А на этот вопрос я не отвечу никогда. Да, я выбрал, я создал народ Израиля, но откуда я - ни вы, ни кто иной не узнаете никогда, более того, вы даже не узнаете, знаю ли об этом я сам. С меня хватит того, что, видимо, обратившись к людям от имени Бога, я взял на себя ответственность за все, что навязал людям.
Отделив их от полуживотного образа существования других народов, я привнес в их жизнь дополнительные страдания и плачу за это. Я поздно понял, что случилось, Павел. Но что тут поделаешь?! Я устал. И так я вошел в этот нескончаемый цикл стариком. Физически мне тяжелее, чем вам.
Павел молчал, глядя в камин; впервые за несчетное количество лет он слушал человека старше себя. За всю свою жизнь он узнал множество умнейших и прекраснейших людей. Многие из них были и образованнее, и в чем-то способнее, и даже мудрее его, но… никто не был старше.
– Знаете, что мы с вами сделали, Павел? Мы забыли ту старую притчу, которую я записал для всех, не проникнувшись до конца ее смыслом. Это притча о яблоке, о плоде, точнее, о плоде с дерева познания добра и зла. Она, на первый взгляд, кажется странной, как пятый постулат Эвклида. Чего, казалось бы, плохого в том, что человек узнает, что хорошо и что плохо, усвоит такие истины, как "не убий", "не укради", но… Наш ум конечен, и только по прошествии безумного числа жизненных циклов мы видим, что если бы человек остался животным, то не было бы того кошмара, его попросту некому было бы осознавать. Да и мы бы не сидели сейчас на радиоактивной яме. Он стукнул палкой по полу. Было бы чудо жизни, безвинное зверство и все.