Иджим (сборник)
Шрифт:
– Что, Вить, подлить еще супчика? – спрашивает жена.
– Нет, все, спасибо. Наелся.
По традиции поцеловал ее, пересел в единственное у них дома кресло, которое купили лет тридцать назад, возили с места на место, из города в город, и, когда переезжали сюда, не решились оставить, взяли с собой, словно бы талисман, или друга, вернее.
Прихлебывая горячий, крепкий чай, Виктор Борисович стал просматривать газеты – четырехполосную районную «Надежду».
Тернецкий выписывает «Комсомольскую правду», время от времени предлагает Чащеву заходить, брать у него издающиеся в Москве, толстенькие, обильные статьями номера, но Виктор Борисович теперь благодарит и отказывается. Последний раз, когда взял, посмотрел на передовицы четырех номеров и поморщился, и захотелось подальше отбросить их… На одной большими буквами, от края страницы до края: «Ротвейлер убил хозяйку своей любовью», на следующей: «Фильм, который их убил» (о Дворжецком, Глебове и Ромашине, которые снимались в «Саге о древних булгарах» и умерли почти в одно время); на третьей передовице – «Охотник Василий нашел золото Колчака», на четвертой – «Ту-144 уплыл в Германию»… Так и прет желание завлечь читателя сенсацией, скандалом, ужастиком. И сами статьи написаны без чувства, без боли, с иронией какой-то поганенькой. Местная газета хоть и скучнее, зато человечней. Бывает, и наивно совсем написан материал, а трогает. Да и ужасов меньше, – стараются журналисты найти светлое, поднять настроение, а если уж затрагивают мрачные темы, то по делу, не за ради щекотания нервов… Так, что у нас тут сегодня?…
«В прошлом году за девять месяцев в родильном отделении Центральной районной больницы белый свет увидели 766 малышей. В нынешнем году это число гораздо скромнее – 688. Не потому, что в наших краях разразилась демографическая катастрофа, просто женщинам в городе негде было производить младенцев – родильное отделение было закрыто на капитальный ремонт. Теперь, когда ремонт позади…» Да-а, ну и язык! Хорошо хоть, что отделение отремонтировали, а то, говорят, потолок бревнами подпирать приходилось, чтоб не рухнул.
А вот эта заметка Тернецкого бы порадовала: «В Нижнем Новгороде прошел 3-й Всероссийский слет юных геологов. В составе команды Красноярского края участниками слета были двое наших ребят: Иван Михалев (8 класс, лицей) и Алексей Покровский (9 класс, школа № 9)».
«Замечательная новость!
Оргкомитет национального театрального фестиваля «Золотая маска» принял решение о выдвижении творческого коллектива спектакля «Циники» по повести А. Мариенгофа (Городского драматического театра) на Государственную премию России».
Время бежит, время уже к четырем. Скоро и темнеть начнет. Ладно, газеты подождут, а поработать не мешает. Дрова надо колоть, перегной разбросать по огороду, животину покормить. Ночь-то на пустой желудок любому неуютной покажется.
Елена Петровна, наскоро убрав со стола после обеда, снова была во дворе, крошила капусту.
– У-у, много уже, – заглянул Чащев в кадку. – Поди сегодня успеешь и всю уработать.
– Куда уж! Сейчас пойду курицу готовить. Как ее, отварить или пожарить?
– Лучше свари. Помягче будет.
– Ладно, – жена удовлетворенно кивнула; понятно, что сварить легче и выгоднее – бульон получится для будущего супа.
– Пойду дровишки колоть, – Виктор Борисович взял из сенок топор, – а то снег нагрянет, и до чурок не докопаешься.
– Давай, давай, Вить. Зима суровая, говорят, обещается.
Чащев вспомнил слышанные в последнее время старушечьи пророчества, усмехнулся…
Размеренно, неторопливо, но стараясь при этом вложить в каждый удар всю силу, Виктор Борисович орудует увесистым, со стальной длинной ручкой колуном. Легкие на колку сухие сосновые поленья чередует с плотными, неподатливыми березовыми. И складывает в поленницу вперемежку, чтоб потом, по морозу, схватить зараз и тех, и других. Сосновые на растопку, а березовые – для жара.
Натюкав горку дровишек, сложив их в поленницу, решил закругляться. Через час-полтора стемнеет, а дел перед ночью – еще достаточно… Перво-наперво бушлат надо надеть, – разогрелся на дровах, распотел, а воздух холодает, ветер усиливается, вполне можно простыть.
Снегом пахнет все явственней. Неужели пойдет… Да уж хоть бы – пора, пора.
Топор поставил на предназначенное для него место в сенках, рядом с другими инструментами. Зашел в избу.
Жена чистит картошку. Тут же сообщила, как важную и радостную новость:
– Курицу целиком сделать решила, в жаровне.
– У-у, – кивает Виктор Борисович, но для порядка высказывает сомнение: – А не жестковата будет? Зубы-то не молодые.
– Да ты что! В ней жир один, совсем обленившаяся была… Я часть жира срезала, для супа или в кашу… Ничего-о, сжуем и не заметим.
– Сжуем… – И Чащев объявляет свое известие: – Приближается вроде снежок. Сегодня в ночь должен. У тебя-то всё убрано, а то завалит.
– Сто лет как убрано, перебрано… Единственное, кадку надо в сенки бы закатить. Там где-то три четверти. Завтра уж докрошу.
Потихоньку, ступенька за ступенькой, подняли кадку на крыльцо, с крыльца – в сенки. Поставили в угол. Жена накрыла ее деревянным кругляшом, а Виктор Борисович водрузил сверху тяжеленный, заранее омытый кипятком булыжник.
– Готово…
Потом кормил животину. Кроликам дал сена и по маленькому куску черствого, посыпанного солью хлеба. Свинье, псу Шайтану наладил того же, что и утром. Сонным курицам сыпанул горсть дробленки (они и так, видно, сытые, наклевались под клетками).
Солнце, наполовину скрывшись за поросшими березняком и осинником холмами, шлет селу напоследок жиденькие лучи. Ничего они уже не в силах обогреть, расцветить, сделать веселым. Наползают сумерки. Снеговая, тяжелая полоса все ближе. Теперь это даже не полоса, а стена скорее. Стена из плотных, спрессованных туч. И ветер не порывистый, не игривый, а серьезный, размеренный, деловитый. Он не торопится, не балует с деревьями, травой, проводами, он идет со спокойной решительностью, не обращая внимания на пустяки.
Дела переделаны. Три охапки дров лежат в избе за печкой – это на утро, чтоб не бегать за ними по холоду. Вот-вот жена позовет ужинать. Виктор Борисович предложит пропустить по рюмочке. У нее, он знает, припасено. Под курятинку.
Поедят, почитают газеты, потом поделятся друг с другом впечатлениями о прочитанном. Кого-то поругают, кого-то похвалят. Попереживают, как там дети, внучата, подосадуют, что давненько не было писем. Только, в общем-то, летние телеграммы: доехали до дому нормально. А ведь уже прошло-то два месяца… Потом Виктор Борисович выйдет на крыльцо, перекурит, проверит, какая погода. Если почувствует, что крепко ниже нуля, скажет жене: пора, однако, готовиться резать свинью. И жена, как всегда, забеспокоится, кого звать помочь, а Виктор Борисович отмахнется: да справлюсь один, силенки есть пока. Потом будут укладываться спать, нехотя, словно бы по чьему-то велению. А там и новый день, новые дела, события. Мелкие, малозначительные на первый взгляд, но из них и складывается жизнь. Конечно, хочется, чтоб было больше событий хороших, хотя без плохих и хорошие не так радостны. Как бог даст…
Снова вспомнился разговор с сыном. Не тот, когда дрова пилили, а позже, уже в последний вечер перед отъездом. Выпили тогда, вот он, видимо, и разговорился… Сидели на завалинке, как раз здесь же, где сейчас сидит Виктор Борисович. Перед глазами, в низине, озеро, на том берегу домишки, огороды; дальше – холмы, за которые так же почти, но по-другому, по-летнему, уползало солнце. Приятная свежесть волнами накатывала с озера, тесня дневную жару… Сын начал с незначительного вроде, напоминающего анекдот: