Иероглиф «Измена»
Шрифт:
— Стихами не заработаешь на дом с усадьбой, — грустно усмехнулся Юйлин Шэнь. — Поэтам платят медяки, так было во все века…
— Погоди-ка! — сказал Ши Мин. — Смотри, вон несут еще какое-то объявление.
И впрямь из Зала Мудрости вышел служитель с небольшим свитком в руках. Он развернул его и прикрепил к стене. Ши Мин и Юйлин Шэнь поспешили к новому объявлению. Вот что там говорилось:
«Господин Юйлин Шэнь приглашается на собеседование к господину Лу Синю, первому императорскому каллиграфу, в любое удобное
— Подумай-ка! — ахнул Ши Мин. — Сам императорский каллиграф желает побеседовать с тобой, брат! Может, удача еще не отвернулась от тебя?!
— Не знаю, — покачал головой Юйлин Шэнь. — Ничего не поделаешь, надобно идти. Скажи, я прилично выгляжу?
— Прилично выглядишь и трезв к тому же, — смеясь, воскликнул Ши Мин. — Ступай не мешкая! Эй, любезнейший!
— Что угодно почтенному молодому господину?
— Вот этот человек — господин Юйлин Шэнь, которого приглашает на собеседование сам императорский каллиграф. Может быть, проводишь его?
— Разумеется, разумеется! Идемте, молодой господин!
— Я подожду тебя в кабачке «Зеленая тыква»! — крикнул Юйлин Шэню его друг.
Незадачливый поэт меж тем торопливо шел за служителем через Зал Возвышенной Мудрости. Здесь шли ремонтные работы — чинили крышу, которая с той поры, как Медноволосый Тжонг снял с нее золотые щиты, сияла дырами и прорехами. Из Зала Возвышенной Мудрости служитель повел Юйлин Шэня темной длинной галереей и вывел к небольшому павильону, окруженному распустившимися ранними ирисами. Над павильоном красовалась вывеска: «Приют одинокого».
— Сюда пожалуйте, — сказал служитель. — Здесь господин Лу Синь изволит читать и работать. Сюда Юн велел привести вас…
Юйлин Шэнь не без робости переступил порог павильона. Осмотрелся. Павильон пока был пуст. У резных стен стояли седалища, привезенные из страны Хургистан и называемые диванами. В центре павильона красовался большой овальный стол, украшенный мозаикой. На столе лежали бумаги, тушечница, кисти — все самого прекрасного качества.
— Вам нравятся кисти из барсучьего волоса? — услышал Юйлин Шэнь неожиданный вопрос. Он резко обернулся. В дверях стоял господин Лу Синь, первый императорский каллиграф и с любопытство смотрел на поэта.
Юйлин Шэнь мигом встал на колени и сложил руки в церемониальном поклоне:
— Ничтожный просит прощения за то, что оторвал вас от дел, господин первый каллиграф!
— Я всегда нахожу время для тех, кто привлек мое внимание, — негромко и раздельно произнес Л Синь. — Встаньте с колен, прошу вас, и присядьте вот на этот диван…
— Ничтожный не смеет…
— Оставьте церемонии. Вы ведь стихотворец?
— Не смел бы так себя именовать, но мои стихи вроде бы читают, а потому…
— Моих стихов не читает никто, но тем не менее я считаю себя поэтом. Так поговорим как поэт с поэтом, господин… Юйлин Шэнь.
— Как вам будет
Юйлин Шэнь сел на заморский диван. Лу Син устроился напротив. Достал из рукава халата длинную связку аметистовых четок и начал медленно их перебирать. Несколько секунд длилось тягостное молчание. Наконец Лу Синь заговорил:
— Вы, верно, были удивлены и расстроены, не увидев вашего имени в списке прошедших экзамены?
— Да, это так, господин первый каллиграф. Все в мире тлен и тщета, но ничтожный человек все равно стремится к преуспеянию…
— Это так. Наверняка вас мучает вопрос: отчего ваше сочинение не вошло в список лучших? Ведь так?
— Да, господин первый каллиграф. Мне казалось, я написал его… достойно.
— Вынужден вас огорчить: вы не раскрыли тему, увлекшись ненужными красотами описаний.
Юйлин Шэнь склонил голову:
— Что ж поделать… Быть может, в следующем году я снова попытаю счастья и тогда мне повезет больше.
— И вновь я вынужден вас огорчить, господин Юйлин Шэнь. Я написал указ, согласно которому вы не допускаетесь ни к каким экзаменам.
Юйлин Шэнь побледнел:
— Отчего такая жестокость ко мне, господин первый каллиграф?
Лу Синь поднялся с дивана и подошел к гостю:
— Оттого, что девицам не положено сдавать государственные экзамены!
Наступила тишина. В этой тишине было слышно, как где-то далеко, в императорских садах, выводит свою нежную трель лихуа.
— Как вы догадались? — едва слышно спросил (точнее, спросила) Юйлин Шэнь.
— Будем считать, что у меня наметанный глаз, — сказал Лу Синь. — А вы… Как вы, девица, лишившись девического смирения и стыда, решились на такой недостойный поступок?!
— Что же недостойного в том, что я хочу принести пользу стране и государю?
– воскликнула Юйлин Шэнь.
— Женщина должна знать свое место и приносить пользу в женских покоях, а не на государственных должностях! — рявкнул Лу Синь. — Вы позорите своих почтенных родителей, если думаете иначе!
— У меня нет родителей и никогда не было, — проговорила Юйлин Шэнь. В глазах ее стояли слезы, и первый каллиграф, увидев эти слезы, смягчился. Он отнюдь не был женоненавистником, просто его немного испортила государственная служба.
— Как так — не было родителей? — тихо спросил Лу Синь.
— Ни я, ни моя старшая сестра их не помним. — Юйлин Шэнь отерла слезы платком. — В раннем детстве мы жили при монастыре У-Чао, монахини воспитывали нас… Когда моей сестре исполнилось шестнадцать лет, а мне одиннадцать, монастырь закрыли, поскольку он был очень беден. Монахини разошлись кто куда, пришлось и нам с сестрой бродяжничать. У нас не было никаких родственников на всей земле… Это было настоящее одиночество, господин первый каллиграф, и в нем вовсе не было никакого блаженства!