Иерусалим
Шрифт:
Де Ридфор устроил руку на луке седла. В груди у него ныло. Он смотрел вниз, на стойкую, несминаемую стену сарацин. Страх волной подступил к сердцу — магистр отбросил его. Он найдёт выход. Он — Жерар де Ридфор, не ведающий поражений. Бог не допустит его поражения. Он стал пристальнее смотреть на сарацин, выглядывая то, что просмотрел раньше, — слабину, ключ к победе. Однако взгляд его наткнулся на нечто иное.
Чуть ниже, на истоптанном склоне, Раннульф Фицвильям и Стефан л'Эль складывали камни в кучку. Остальные рыцари строились перед этим примитивным алтарём. Вот Раннульф выпрямился, обнажил меч и воткнул его
У де Ридфора перехватило дыхание. Они собираются служить мессу! Впервые он видел, как это делается, — ересь, преступление, в которое не стоит быть замешанным офицеру. Де Ридфор оглянулся — не видит ли кто ещё. Он понял: Раннульф считает, что они обречены, а потому нет нужды прятаться.
Магистр спустился поближе к ним. Тамплиеры молча собирались к причастию. Раннульф стоял перед алтарём; подняв руки и склонив к кресту голову, он начал мессу. Остальные произносили молитвы вместе с ним — «Credo», «Miserere», «Domine, non sum dignus». Слушая всё это, де Ридфор закаменел. Мир разбился, как яйцо, и всё в нём было ново. Он вдруг осознал свою неправоту. Он слишком мало думал. Ему казалось, что он вынашивает великие планы, — на деле же он всего лишь возился в своём крохотном закутке. Теперь правда разверзлась перед ним, подобно бездне.
Они проиграют. Он проиграет. Так хочет Бог.
Раннульф воздел чашу перед перевёрнутым мечом.
— Это моя кровь.
Де Ридфор продвигался вперёд, к краю последнего ряда, к юноше-рыцарю, который с открытым ртом смотрел на происходящее. Магистр перекрестился. Древние слова, знакомые ему с детских лет, прозвучали сейчас будто впервые. Он знал: Бог здесь, Бог следит за этой битвой. Он, Жерар де Ридфор, привёл рыцарей Господних сюда, к погибели. Чаша дошла до него — сухая. Вместо облатки — клочок травы. Он притворился, что пьёт из чаши, прикусил травинку. Раннульф шёл вдоль ряда. Колени де Ридфора дрожали. Он боялся, как малое дитя. Раннульф остановился перед ним.
— Бог даёт тебе это. — Он поцеловал де Ридфора в губы. А потом ударил — безразлично, как любого другого рыцаря. Де Ридфор упал на колени, как любой другой рыцарь, и взмолился Богу о прощении.
Стефан с усилием поднялся с колен; кольчуга тянула его вниз, тело под ней гудело и ныло, кожа горела, лёгкие болели, язык распух и высох. В голове не было ни единой мысли.
Он стоял, глядя вниз, на сарацин, и пытался разжечь в себе горячую праведную ненависть, — но в нём остался лишь слепой ужас. Он перекрестился. Подумал о Медведе, о Фелксе. Он пошёл к коню, что стоял с опущенной головой и остекленевшим взглядом в нескольких ярдах от алтаря, и взобрался в седло. Конь едва шевелился, но всё же понёс его по вытоптанному склону туда, где стояли Раннульф и Эд. Их кони, понуря головы, стояли поодаль.
— Ладно, — сказал Стефан, — поехали.
Раннульф вскинул голову:
— Что?
— Я пришёл сюда умереть за Крест, — сказал Стефан, — и не собираюсь ждать, покуда какой-нибудь песчаный боров влезет сюда и перережет мне глотку. Едем.
Раннульф глянул на Эда и кивнул:
— Идёт.
Он пошёл к своему коню, Эд — следом. Забравшись в сёдла, они поехали вслед за Стефаном вдоль склона, мимо пыльных алых полотнищ королевского шатра. От всего войска осталась лишь горстка людей, способных держаться в седле, и они устало
Конь Стефана запинался и спотыкался. Втроём — Раннульф справа, Эд слева — они врезались в сарацин, которые шарахнулись от них, боясь мечей — а у рыцарей не было сил поднять их. Конь Стефана зашатался, замедлил шаг, голова его склонилась к коленям... и из груды сарацин в него устремилось копьё. У Стефана не осталось сил отразить удар щитом. Копьё ударило под мышку, в щель между латами, пронзило его насквозь и вышло из спины.
Сначала боли не было. Он обвис, остатки сил покинули его — он умирал, но легко, словно уплывая. Кто-то подхватил его. Он выбросил руку, цепляясь за шею Раннульфа, — тот крепче обхватил его и, придерживая за пояс, стал выбираться из схватки.
Стефан закрыл глаза. Теперь его грудь болела.
Разум затуманился. Он сознавал, что его внесли обратно на склон и уложили на землю. Там был Эд. Он давным-давно решил, что соблазнит Эда. Когда всё закончится. Вот и закончилось. Потом сложенная чашечкой ладонь Раннульфа оказалась у его губ, и Раннульф одарил его водой.
Стефан застонал. Сладостная прохладная влага на языке была вкусней всего, что он пробовал в жизни. Он коснулся губами ладони Раннульфа. Другой рыцарь помог ему пить, просунув руку под спину. Стефан слизал последние капли и прижался лицом к ладони Раннульфа. Тот склонился над ним, прижавшись щекой к волосам Стефана.
— Вот они, — сказал Эд.
— Оставьте меня, — прохрипел Стефан. Во рту скопилась кровь, он сплюнул, — но она продолжала течь. Он лёг ничком наземь. Раннульф выпрямился; Стефан услышал, как с металлическим лязгом вышел из ножен клинок. Он прикрыл глаза, изо рта струилась кровь. Теперь болело невыносимо. Но он больше не боялся. Он никогда больше не будет бояться. Он начал молиться.
Конь Раннульфа был измождён. Он едва стоял на широко расставленных ногах, шкура была сухой и грубой, как проволока. Раннульф оставил его и пешим, с мечом в руке, смотрел, как сарацины по склону поднимаются к ним. Рядом был Эд.
Большинство сарацин бросалось на мёртвых и раненых, устилавших склон. От двух рыцарей, готовых к бою, они шарахались. Но потом собрались в стаю и с топорами и копьём налетели на тамплиеров.
Плечом к плечу рыцари отбросили их, и сарацины отступили. Раннульф шатался и едва стоял на ногах.
— Так хочет Бог, — сказал он и не услышал собственного голоса.
Юноша рядом с ним стоял твёрдо. Сарацины вновь подступали, на сей раз с обеих сторон, и Раннульф шагнул вперёд. Он нанёс удар — и рухнул на колени, и сарацины навалились на него.
Саладин смотрел, как его войско затопляет склоны Хаттина; он увидел, как рухнул алый шатёр короля, — и понял, что битва окончена. Рот его был полон желчи. Вокруг кричали, ликовали, обнимались его командиры, — но он не ликовал. Он не был — всё ещё не был — уверен в победе. Он пошёл в свой шатёр, возблагодарил Аллаха и сменил одежды. Прежняя одежда вся пропиталась потом, словно он сам бился при Хаттине. Руки его тряслись.
Он вышел и сел перед шатром, и к нему подвели пленников. Молодой король запнулся и встал с лицом, почерневшим от солнца, и глазами, полными смирения.