Иерусалим

Лагерлеф Сельма Оттилия Ловиса

Несколько минут царила полная тишина. Затем руководитель опять подал знак, и последователи его снова завопили: «Аллах! Аллах!» На этот раз им было велено качать не только головой, но и всей верхней частью туловища, и скоро все завертелось снова. Человек с властным лицом и прекрасными, как у Христа, глазами, думал только о том, как заставить своих приверженцев двигаться все быстрее и быстрее. Так продолжалось довольно долго. Люди, казалось, были движимы какой-то сверхъестественной силой и выдерживали это мучение дольше, чем мог бы вынести обыкновенный

человек. Было ужасно смотреть на этих несчастных, которые были близки к смерти от страшного напряжения, и слышать их вопли, переходящие в хрип, словно им уже не хватало воздуха.

После маленькой паузы они снова пришли в движение, а потом снова передохнули.

— Должно быть, эти люди тренировались, чтобы научиться так долго вращаться, — сказал Ингмар.

Боязливым, беспомощным взором взглянула Гертруда на Ингмара, и, когда она заговорила, губы ее дрожали:

— Когда же это, наконец, кончится?

Потом она взглянула на высокую фигуру, властно и повелительно стоявшую в кругу своих последователей, и новая надежда проснулась в ней:

— Сюда, наверное, скоро начнут сходиться больные и страждущие, чтобы просить у него помощи, — тихо сказала она. — И я увижу, как он исцеляет раны прокаженных и возвращает зрение слепым.

Но дервиш и не думал прекращать. Он сделал знак сидящим подняться, и теперь движения их стали еще быстрее. Все стояли на своих местах, а их несчастные тела раскачивались и вертелись с необычайной быстротой. Их налитые кровью глаза бессмысленно уставились в одну точку, многие, по-видимому, совершенно потеряли сознание окружающего; тела их машинально двигались и вертелись все быстрее и быстрее.

Наконец, после того, как они часа два смотрели на это зрелище, Гертруда в страхе и волнении схватила Ингмара за руку.

— Неужели он не научит их ничему другому? — прошептала она.

Теперь она начала понимать, что человек, которого она принимала за Христа, не мог научить людей ничему, кроме этих диких телодвижений. У него не было никакой другой мысли, как только возбуждать и подзадоривать этих безумцев. Когда кто-нибудь вертелся быстрее и неутомимее других, он выводил его из круга и ставил в пример остальным. Да и сам руководитель постепенно оживлялся; тело его тоже начало раскачиваться взад и вперед и вертеться, словно он уже не был в состоянии стоять спокойно.

Гертруда готова была заплакать от отчаяния.

— Неужели ему нечему больше научить их? — повторяла она.

И как бы в ответ на это дервиш подал знак слугам, которые не принимали участие в обряде. Слуги взяли несколько барабанов и тамбуринов, висевших на одной из колонн. И в ту минуту, как раздалась музыка, крики стали еще громче и резче, и люди стали вертеться еще бешенее. Многие, срывая с себя фески и чалмы, распускали волосы, которые были длиной до пояса. Несчастные имели ужасный вид: волосы то спадали им на лицо, то откидывались на спину. Их глаза становились все неподвижнее, лица застывали, как у покойников, движения их переходили в судороги, а на губах

выступала белая пена.

Гертруда поднялась с места. Радость и ожидание умерли в ней; последняя надежда погасла. Осталось только чувство глубокого отвращения. Она пошла к выходу, даже не оглянувшись на того, кого еще так недавно считала воплотившимся Спасителем.

— Как гибнет эта страна, — сказал Ингмар, когда они вышли на улицу. — Подумай, какие учителя здесь прежде были, а теперь все стремление этого человека сводится к тому, чтобы заставлять своих последователей кружиться в безумии.

Гертруда не ответила; она быстро шла вперед. Когда они подошли к колонии, она высоко подняла фонарь.

— Ты и вчера видел его таким же? — спросила она, глядя на Ингмара гневно сверкающими глазами.

— Да, — не колеблясь, отвечал Ингмар.

— Тебе так неприятно было видеть меня счастливой, что ты решил показать мне его? — спросила Гертруда. — Этого я никогда тебе не прощу, — прибавила она, помолчав немного.

— Это я хорошо понимаю, — сказал Ингмар, — но все-таки я должен был сделать то, что считал правильным.

Они прошли через заднюю калитку, и Гертруда с горьким смехом простилась с Ингмаром.

— Можешь спать спокойно, — сказала она. — Ты сделал свое дело: теперь я больше не верю, что этот человек — Христос. Я теперь ясно смотрю на вещи, — ты добился своего.

Ингмар тихо поднялся по лестнице, ведущей в общую спальню мужчин. Гертруда шла за ним.

— Помни только, я никогда не прощу тебе этого, — повторяла она.

Затем она прошла в свою комнату, легла в постель и заснула вся в слезах. Рано утром она проснулась, но продолжала спокойно лежать. «Почему же я не встаю? Отчего я не стремлюсь пойти на Масличную гору?» — спрашивала она себя. Потом она закрыла лицо руками и заплакала. «Я больше не жду Его. Я больше не надеюсь. Мне было так тяжело вчера, когда я увидела, что ошиблась. Я больше не осмелюсь ждать Его. Я не верю, что Он придет», — рыдала она.

И действительно, целую неделю Гертруда не ходила на Масличную гору. Но потом прежняя вера снова воскресла в ней. Однажды утром она отправилась на гору, и все пошло по-прежнему.

Однажды вечером, когда колонисты по обыкновению собрались в большом зале, Ингмар увидел, что Гертруда сидит около Бу и что-то долго и оживленно ему рассказывает.

Немного погодя Бу встал и подошел к Ингмару.

— Гертруда рассказала мне, что ты пытался сделать для нее недавно вечером, — сказал Бу.

— Вот как, — произнес Ингмар, не зная, к чему тот клонит.

— Поверь, я понимаю, что ты хотел спасти ее рассудок, — сказал Бу.

— Ее здоровье не внушает таких уж опасений, — возразил Ингмар.

— И все-таки, — сказал Бу, — кто переживает горе уже больше года, тот знает, как это опасно.

Он повернулся, чтобы идти, но Ингмар удержал его за руку.

— Послушай, Бу, что я тебе скажу, — произнес он, — ни с кем здесь я не хотел бы так подружиться, как с тобой.