Иерусалимский покер
Шрифт:
Менелик никогда не видел, чтобы европеец, пусть даже и английский герцог, был так диковинно одет, и уж точно никогда – чтобы костюм столь возмутительно не соответствовал удушающей жаре египетского лета. Он сразу заинтересовался Стронгбоу.
Говорили, что молодой английский герцог презирает соотечественников, но уважает компанию настоящих левантийцев, в особенности бедняков и бродяг, зарабатывающих на хлеб фокусами и свежими сплетнями. Памятуя об этом, Менелик однажды подошел к Стронгбоу на базаре и представился. Стронгбоу был, как всегда, настороже: под мышкой он держал отполированный изогнутый корень, короткую тяжелую дубинку, угрожавшую всякому, кто осмеливался обсуждать вопросы, непосредственно Стронгбоу не интересовавшие.
В то время Менелику было двадцать – на год больше, чем Стронгбоу.
Улыбаясь, он шагнул к Стронгбоу. Когда тот машинально поднял дубинку, Менелик выкрикнул грубое коптское приветствие, которого на Ниле не слышали уже больше тысячи лет, трехэтажное вульгарное выражение, которое употребляли только нильские лодочники, бывшие друг с другом на самой короткой ноге. Конечно, Стронгбоу не понял языка, но почувствовал общий настрой, и тот ему понравился. Он опустил дубинку и улыбнулся, а Менелик тем временем перешел на низкопробный арабский диалект и очаровал Стронгбоу еще больше, принявшись на чем свет стоит честить некоторых англичан, которые занимались в Каире темными делишками.
Жара базара невыносимо давила. Молодые люди решили, что неплохо бы чего-нибудь выпить, и вошли в первое заведение, которое обнаружили у берега Нила. Это оказалось убежище ничем не занятых в данный момент драгоманов, грязный ресторанчик на открытом воздухе, увитый диким плющом, утопающий в цветах, с бассейном, в котором плескались сонные утки, и клеткой, приютившей крикливых павлинов, время от времени равнодушно раскрывающих хвосты. Дешевое вино оказалось крепким, барашек с приправами – вкусным, а сморщенные арабы-официанты попыхивали опиумом и с каждым часом все менее уверенно передвигали ноги.
Там, под успокаивающий напев тени, Стронгбоу и Менелик провели длинный летний воскресный день. Они ели и пили, кормили невозмутимых уток, наблюдали, как спариваются нервные павлины, восторженно обсуждали все, что приходило на ум, и так надрались к вечеру, что им пришлось прыгнуть за перила и освежиться в мутной реке, перед тем как отойти ко сну.
В тот день у Нила завязалась крепкая дружба. И с той поры, когда бы Стронгбоу ни оказался в Нижнем Египте, он посылал гонца к Менелику, и они вновь встречались по воскресеньям в том же грязном ресторанчике на открытом воздухе, увитом плющом, утопающим в цветах, всегда за одним и тем же столиком, там же, где они сидели развалившись в первый раз, охрипшими голосами подхватывая нить бесед, словно те никогда и не прерывались, почесывая павлинов и прикармливая уток, наслаждаясь барашком с приправами и бесконечными кувшинами вина, с которыми им приходилось управляться самим, потому что ослабевшие от опиума официанты не могли считаться серьезным подспорьем, Менелик – делая блестящую научную карьеру, Стронгбоу – вечно расширяя географию своих путешествий, уже простиравшихся от Тимбукту до Гиндукуша.
Каждую неделю приходя в гробницу под городским садом, маленький Каир восхищенно слушал истории из арсенала Менелика Зивара, истории о невообразимых приключениях и удивительных превратностях судьбы, которые и не снились одинокому мальчику двенадцати лет от роду, чужаку в великом городе.
Так, по крайней мере, казалось маленькому Каиру. Старый Менелик думал иначе.
Не так, говорила сморщенная мумия со дна саркофага, улыбаясь и подбадривая мальчика. Сейчас тебе, может, так и кажется, сынок, но никогда нельзя быть уверенным, что уготовила нам судьба. Подвиги и открытия? Удивительные превращения? Вот только вспомни о Камне Нумы.
Маленький Каир стоял, упираясь подбородком в край каменного саркофага. Чарующие имена, нездешние воспоминания – так было всегда в тихом склепе Менелика Зивара. В глазах мальчика появилось отрешенное выражение.
Камень Пневмы?прошептал он.
В глубине саркофага, из-за стопок книг и странных надписей, мумия подняла увеличительное стекло, и вновь на мальчика взглянул из древности гигантский глаз. Мумия сухо усмехнулась.
Как ты сказал? Нумыили Пневмы?Дыхание тоже играет свою роль в этой истории, особенно свежий воздух, но с греками это связано лишь косвенно. Короче, речь идет о Камне Нумы, и Стронгбоу рассказал мне о нем однажды в воскресенье, сорок или пятьдесят лет тому назад. Он шел из кухни с новым кувшином вина и еще одним блюдом барашка со специями, а его переносные солнечные часы весело болтались на поясе, когда он пробирался среди официантов-паралитиков, и вдруг на его лице появилась дьявольская усмешка. Мы сидели в ресторане уже давно, и я захмелел настолько, что едва ее различил. Но когда он рухнул на стул и надо мной нависло его огромное лицо, я ее увидел. Это была злобная усмешка. Воплощенная дьявольская хитрость.
Эй, говорю я, что это за штуки?
Менелик, ты, кладбищенский вор с Нила, заорал он, хватая меня за руку, и шмякнул блюдо с барашком об пол. Менелик, ты, чертов черный копт, обещай мне, что, если тебя спросят о Камне Нумы, ты будешь нем как рыба.
Это почему? спросил я, хотя никогда про этот камень не слышал.
А Стронгбоу тем временем заулыбался еще более жутко. Так жутко, что если бы я знал его похуже, то подумал бы, что у него начинается горячка. Вот какая сумасшедшая была ухмылка. И вдруг он сделал резкий жест, и его солнечные часы полетели через комнату, сметая все на своем пути. Кувшин упал в бассейн с утками, и вода покраснела от вина, стаканы разбились о клетку с павлинами, и спаривающиеся птицы в испуге разлетелись под дождем сверкающих осколков. Он стукнул кулаком по столу и захохотал так, что все затряслось, даже, кажется, официанты, хотя, может быть, и нет, кто его знает. Может, конечно, это вино сыграло шутку с моим зрением, но я видел своими глазами, как в ту минуту они в первый раз за долгие годы подали признаки жизни.
Почему? загремел Стронгбоу. Для блага Европы. Мы спасем Европу от ее собственного невообразимого лицемерия.
Маленький Каир слушал, затаив дыхание.
Да, прошептала мумия, Камень Нумы – вызвавшая ожесточенные споры в научных кругах каменная плита, названная по имени ее первооткрывателя, Нумы Нуманция. Немецкий исследователь сексуальности – и защитник однополой любви, кстати. Недоброжелатели презрительно называли его Тетушкой Магнезией. Но надо признать, в те времена в Европе никто не осмеливался высказываться об этой стороне жизни с такой прямотой, как Нуманций, что, конечно, не могло не вызвать сочувствия Стронгбоу.
Неделя за неделей, продолжал Менелик, этот Нума Нуманций, он же Тетушка Магнезия, исследовал руины в верховьях Нила, у Карнака, пытаясь найти некую маленькую надпись, которая бы подтвердила, что у древних египтян не было наказаний за гомосексуализм. Но тщетно. Иероглифы на колоннах запечатлели неисчислимые дела на благо общества, совершенные фараонами, и неисчислимые добродетели этих фараонов, и при этом ни слова о сексе.
В тот вечер, когда Стронгбоу набрел на Нуманция, тот совсем упал духом, сидел в руинах храма и все вздыхал. Стронгбоу был тогда переодет нищим бедуином-землекопом из окрестностей первого порога и разговорился с Нуманцием, как со всеми, кого встречал на пути. Когда он узнал, что нужно немцу, то решил прервать странствие и помочь ему.
На следующее утро Нуманций перенес раскопки на другой берег реки. Тем временем Стронгбоу зарылся в несколько близлежащих могил, чтобы подыскать подходящую базальтовую плиту. Он несколько раз высек на плите надпись, пока не удовлетворился результатом, обработал ее химикалиями и закопал перед входом в храм, оставив один угол торчать над зыбучим песком, ну, чтобы открытие приписали случаю и работе ветра.
Через несколько дней Нуманций вернулся в Карнак, вздыхая еще тяжелее, чем прежде, решив напоследок помечтать у залитого лунным светом храма. Край базальтовой плиты с надписями бросился ему в глаза, и он быстро выкопал ее. Стронгбоу наблюдал за процессом из-за колонны.