Иезуитский крест Великого Петра
Шрифт:
Принцесса Елизавета после царя теперь будет ближайшей преемницей короны, и от ее честолюбия можно бояться всего. Поэтому думают или выдать ее замуж, или погубить ее, по смерти царя заключив ее в монастырь».
Как тут не вспомнить признания Ивана Долгорукого, сделанного им через несколько лет в ссылке, в Березове. Резко и неуважительно говорил он о Елизавете Петровне, которую называл «Елизаветкой». Он приписывал ее наветам императрице Анне Иоанновне гибель своей фамилии.
— Императрица послушала Елизаветку, а та обносила всю нашу фамилию за то, что я хотел ее за
Великой княжне Наталье Алексеевне решено было дать женское молоко, как единственное средство, могущее вылечить ее.
«Завтра исполнится год, как я при этом дворе, и, поверьте, этот год стоит двух, проведенных в другом месте, — признавался дюк де Лириа в очередном послании. — Дай Бог, чтобы не прожить здесь другого».
Впечатление такое, что посланник начинал опасаться за свою жизнь, как человек, узнавший чьи-то тайны.
На короткое время все вздохнули с облегчением. Великой княжне стало несколько лучше.
Граф Вратиславский успел даже устроить праздник в честь своего короля. На нем, к удивлению всех, присутствовал государь с принцессой Елизаветой.
«Царь только участвует в разговорах о собаках, лошадях, охоте, слушает всякий вздор, хочет жить в сельском уединении, а о чем-нибудь другом и знать не хочет, — сообщал Лефорт 14 ноября, за восемь дней до кончины великой княжны Натальи Алексеевны. — Преданный совершенно своим страстям, он не слушает никаких советов. Когда его сестра была при смерти, надо было послать за ним пять курьеров, чтобы удовлетворить ее желание видеть его. Он пришел только после перелома болезни и то нехотя.
Что может из этого выйти? Если сестра царя умрет, главная партия употребит все усилия удалить В. К. Елизавету и затем будет управлять монархом по своему произволу; его совершенно изнурят, а затем может быть и совсем сотрут, и в конце концов возьмут пример со шведов. Будет чудо, если Великая Княжна (Наталья. — Л.А.) выздоровеет; чахоточная лихорадка ее не оставляет».
Чудо не произошло. Более того, больная впала в беспамятство и некоторое время считали ее уже умершей, — она вся охолодела и врачи отчаялись совсем за ее жизнь.
— Если великая княжна умрет и если двор не возвратится в Петербург, решусь на отставку, — сказал Остерман одному из своих поверенных.
(«Ему остается только выйти в отставку и предоставить заботы о государстве властвующему роду, который желает управлять один и рано или поздно свергнет Остермана, если сам не захочет предупредить их», — констатировал Лефорт.)
Вглядываясь в развивающиеся события, испанский посланник все более убеждается в мысли, что Елизавета, лживая, безнравственная, крайне честолюбивая вся в предощущении скорых важных для нее перемен. Скрывая свои мысли, заискивая у всех вообще, а особенно у старых русских, она жила, как и прежде, мыслью о власти.
Впрочем, о власти думала не одна она.
«Признаюсь, состояние здоровья великой княжны заставляет меня трепетать за жизнь самого царя, — вырвется признание у дюка де Лириа в его депеше от 18 ноября. — Мне кажется, болезнь ее высочества вовсе не грудная, потому что у ней нет ни одного из симптомов чахотки. Я не могу выкинуть из головы, что ее болезнь, судя по ее медленности, происходит скорее от вероломства какого-нибудь тайного врага, чем от худого состояния легких. Если основательны мои подозрения, естественно думать, что те, кто захотели погубить великую княжну, не захотят, чтобы остался вживе и царь».
Прервем на мгновение чтение письма с тем, чтобы со вниманием прочитать последующие строки: «Этот монарх нимало не бережет своего здоровья: в своем нежном возрасте он постоянно подвергает себя суровостям холода, не воображая даже, что он может наконец от этого заболеть».
Что это? Пророчество или узнанная тайна?
Ведь именно так, начав с простуды, и умрет Петр II через год с небольшим, 19 января 1730 года.
Любопытнее всего, что именно в этом письме испанский посланник, много знавший о придворных тайнах, впервые упоминает, как о возможных преемниках в случае кончины императора и дочерей царя Иоанна — Анну и Екатерину. А с ними, напомним, тесно связан Остерман, Бирон и все немцы, многие из которых были в тесной дружбе с Фридрихом I — королем прусским.
[Обстоятельства] «заставляют призадуматься, что же станется с этим государством, если не будет царя, — заканчивает депешу посланник. — Не могу уверять, что на престол после него взойдет принцесса Елизавета, потому что, хотя она и имеет друзей, но столько же и врагов. Дочери царя Ивана… кажется, тоже будут иметь свою партию. Не будет недостатка и в третьей партии, с целью посадить на престол какого-нибудь Русского и с этим вместе возвратиться к своим древним началам».
Жутко, дико в Москве.
Снег валит и валит на дворе. Чисто и бело кругом.
И деревья запушило.
Вороны каркают, да колокола бьют.
«Не представится ли случай вытащить меня из этой тюрьмы?…Дай-то Бог выехать мне отсюда на санях прежде окончания этой зимы!»
Наталья Алексеевна скончалась 22 ноября ночью. «Помолившись, хотела лечь спать, но напали судороги, что она скончалась не более, как в две минуты», — рассказывала Анна Крамер. Только она одна была при ней.
Так ли было или нет, сказать трудно. Анна Крамер умела хранить тайны.
Недаром была поверенной в сердечных делах прежней императрицы Екатерины I, а с ее кончиной берегла тайны своего любимца Левенвольде.
Государь был безутешен. Не спал всю ночь, а наутро выехал из дворца, в котором умерла сестра и поселился в Кремлевском дворце.
Смерть великой княжны Натальи Алексеевны, как это ни кощунственно будет звучать, устраивала все противоборствующие партии.
Она очищала путь для основной фаворитки — цесаревны Елизаветы, удаляла последнее препятствие для честолюбивых Долгоруких, желавших единолично влиять на государя и, более того, мечтавших войти с ним в родство, и, наконец, давала возможность немецкой партии делать ставку (пока тайно) на дочерей царя Иоанна, о которых никогда прежде не говорилось и не упоминалось как о претендентках на российский престол.