If you get me. Книга вторая. Если ты достанешься мне
Шрифт:
Глава первая
Моросили капли дождя, но ненастье не мешало прогулкам Людмилы, скорее придавало ей лёгкость и силу; когда с каждым вдохом со свежестью воздуха, перенасыщеного весннею влагой, созерцая парящую чистоту, витающую в субтропическом воздухе в блестящей дымке лазурного моря, в своём одиночестве она блуждала в межсезонье дождей по безлюдному каменистому пляжу. Порой, переводя долгий взгляд с перспективы в очетании гор, окамляющих море на удары волны, освежающей брызгами то и дело, переходящие в морские барашки и вместе с движением волн, с каждым приливом, с волнением, мысли её погружались в пережитое: Словно все эти движения волны воскрешали отбушевавшие чувства, притягивая все эти воспоминания с нарастаньем волн, переносили её в глубины сознания, погружая, в недавнее прошлое и словно бы, возрождаясь; возникали в каледоскопе событий, минувших в цепи дней: Казалось бы, в каком – то сливании со стихией в этом непрерывном движении волн, когда противоречивые чувства, перерастали в высокие гребни, где возвышаясь с волной, все они, разом нахлынув,
Ветер растрепывал волосы, темнел горизонт, за спиной оставался причал, когда звуки бушевавшей стихии вдали с каждым шагом становились всё глуше, что порой затихали, а то, перемешивались с редкими отголосками птиц они какое – то время всё ещё были слышны. Идя по склону дорожки, Людмила поднималась всё выше, шумы штормящего, что минуты назад до неё доносились отчётливо, казалось, едва становились слышны и оставались где – то там, в самой низине у самого склона горы, в той дали, у неуёмного бурного моря. У подножья о чём – то ругаясь, нарастала волна, бранясь и падая и вновь белыми гребнями стемительно возвышаясь над рябью. Оглянувшись назад и только лишь, задержавшись с минуту, она постояла на склоне, прислонившись к одному из шелестящих дубов, насладившись открывшимся видом, пройдя по траве, свернула к перекрёстку дорог: Две из них уходили вперёд, две же, спускались обратно к каменистому берегу с пляжем. А затем, устремилась к ступенькам, что тянулись наверх, окаймлявших пригорок с деревьями лавровишен, лавров и кустов туй, вскоре постепенно замедлила шаг, ступая неспешно по облупленной плиточной лестнице, знакомой ей с детства, неторопливо идя, а порой останавливаясь, ощущая, как разливается по всему её телу усталость: Словно окатившись приятной волной, что нахлынув теплом, обволакивает её каждый раз в конце долгих прогулок.
Продолжая подъём по череде сотни ступенек, с каждым шагом прислушиваясь к нежно шелестящим деревьям, и вдыхая со всей полной, повисшую в воздухе свежесть прохлады, не оводя взгляда от блестящих многочисленных капель, словно влажных гирлянд, что повисшею влагой, покрывалом после дождя одели эти нежно салатные кроны: Все эти деревья, шапки кустов оставаясь внизу; справа от лестницы с её рядами потемневших ступенек, продолжали играть переливами, бликами фонарного света. И поднимаясь всё выше по этим ступеням, не ускоряя шагов, она продолжала идти также неспешно, пока впереди проглянув, золотистою луковкой и показываясь небольшими фрагментами сквозь верхушки деревьев салатной листвы, у дороги не выросла церковь… И таким появленьем, словно бы по волшебству, отбросив все тревожные, смутные чувства Людмилы, успокоив её долгое брожение мыслей, убирая терзавшие душу волнения и даря ей покой, забытьё, безмятежность …. И, казалось бы, всё её существо предалось упоительным чувствам, внимая минутам покоя, наполняясь вечерней тишиной, молчаливой прохладой и всё вместе напоминая ощущение того дня, того вечера, по её возвращению к дому. А тогда…, с наступлением сумерек, она также с упоением слушала все звуки сверчов, мотыльков и морского прибоя; и его размеренный, захлёстанный шум, как хотелось сидеть у окна, и смотреть на ночной кипарис и, не переставая, любоваться часами, вымахавшим под пятый этаж деревцом. Вновь ловить дуновение ветерка в ощущении ночи, манящей звуками, ароматами юга в отворённом окне; Находясь, словно бы под гипнозом бесконечности всей вселенной, её космоса, красоты взгляда в непроглядную темноту, уходящую в черноту звуков, что сливаются с шумом моря: Непроглядно и по колдовски; пленяя, вглядываясь, в ощущения ночи, в тоже время, наполняя течение мысли глубиной тёмноты, бесконечностью невидимой дали; черноты: Где слились очертания неба с колыханием моря, в его шелесте с соразмерным мотивом убаюкиваний и тягучим голосом волн: Упиваясь, видом в непроницаемой дымке чёрной дали, подёрнутой в густоте пелены лёгким люминисцентным туманом, в нетерпении сгорая каким – то маниакальным желанием; ей вспоминалось, как она словно сомнамбула направлялась за акварельными красками, кистью и альбомным листом чистой бумаги…
Тем временем, свет, проникающий снизу, светлою дымкой обволакивал ночной кипарис, неярко искрясь, обрисовывая его мягкие тени, пирамидального контура в разбрызганном сумеречном серебре, оттеняя блистательную грациозность, окружающей его темнотой.
Восторженная колоритом ночи, не в силах сдержать всех эмоций, нахлынувших, чувств одолевших её от дыхания юга, не теряя минут, как бредя видами темноты, полотна, от сгустившихся плотных сумерек, подступающей ночи, взгляд притягивает световой поток, обволакивающий ствол кипариса: Где вкруг него всё летает, искрясь в пузырьках, света окружающих его крону, рассыпаясь серебристыми брызгами, словно рисуя руками творца, усиливая рельефность пирамидального контура, подчёркивая его треугольник и придавая конусность его очертаниям. «Ночной кипарис, как символ, ослепительной мужской неведомой силы», – блуждая в мечтах, летал в пространстве и лёгкости мыслей, в воображаемом образе и ей казалось, он оживал: Секундами словно паря, витая в свете, струящемся снизу, в его серебристом потоке,
Когда закрепив под наклоном бумагу, она разместила, кисти, карандаши, стакан воды и акварельный нобор. Рисуя карандашный набросок, оставив на пространстве листа, где наметила контуры кипариса – просвет, провела влажной кистью с востока на запад и повторяя мазки вдоль листа, окрасив темно-фиолетовым морское дыхание и его непроглядную даль…
В ночном прохладном тумане искрилась зеленая хвоя, с деревьев повеяло ароматом цветения и словно, переплетаясь с нотами сандаловой амбры, аромат вливался в благоухание и рокотание всепоглощающей, плескающей дали проникая в растворённые окна, сливаясь с увертюрами насекомых, приятно услаждающих слух из глубины необозримой черноты в горизонте.
«А всего только несколько месяцев прошло с той поры, как она дома на юге, вне бетонных строений Москвы», сейчас в самом разгаре июля, куда – то уходили прожитые в столичном мегаполисе дни, с когда – то имевшими место событиями; с мельканием множества лиц, среди литературных клубов, музеев, каких – то по трудоустройству агентств и передвижением на метро, с присутствием в жизни чуждого семейства Владимира, как и самого, этого научного деятеля. А кроме того и встречи с однокурсником студенческих лет, Мохаммедом, прогулками с Браниславом, с его пиаром и охотой папарацци за знаменитостями, походами по всевозможным литературным московским сообществам. «Да, какой в этом мельтешении смысл? В суете бесконечной и монотонных будничных дней, в беге по кругу, словно загнанным в клетку зверьком и не удивительно, когда от всей этой жизни, голова так и покатится колесом! Ау…, а где она жизнь, пленительная и зовущая красотой, мимолётная, сотканная из невероятных событий и наполненных счастьем и радостью дней, неужели в этом ничтожном и моральном насилии, издевательством над собой?»
А порой, погружаясь в свой мир, предаваясь философии жизни и в то же время, созерцая на черте фиолетово – синего горизонта, ярко жёлтое, вечернее солнце, минутами оно опускалось всё ниже…, в раздумьях, загорая на берегу, она всякий раз повторяла себе: «Как же, здесь хорошо, в безлюдье и гармонии с морем, божественном одиночестве, в удалении дикого пляжа».
Вот и розовый свет окрасил пригорок и ряд ступеней, что тянулись вдоль леса. На ходу пересчитывая ступени, поднимаясь по лестнице с пляжа, насчитывая снизу до верха сто двадцать пять, приближаясь деревянному храму …, она оглянулась назад, окинув сквозь ветви с изумрудом листвы панораму, над морем: Где сливаясь с бирюзой в волне, утопая, тонуло жёлтое солнце, круг на горизонте, медленно перетекало в яичный овал, минуты и яйцо погрузилось в темноту сине – зелёной водной лазури, следом утащив за собой в глубину и лёгкий, позолоченной шлейф, что мгновеньем рябил драгоценной дорожкой.
Подходя ближе к церкви Святых Царских Мучеников, за ступеньками у высоких ворот, разделяющих территорию санатория и жилищного комплекса, направляясь, было вперёд, но невольно замешкавшись: Словно выходя из своей иллюзорности и созерцания, замечая, силуэт, напомнивший ей чем – то кого – то и, вместе с тем, осознав, что силуэт женщины ей чем – то знаком, тем временем думая: «Неужели то, Аля?»
– Привет, Алевтина, я вижу, как будто бы ты…, – разглядывая знакомую, тем временем, заприметив, как сильно осунулись черты её; запали и очертились резкостью на лице, а вот фигура: Теперь то, обозначив сушёным ди – лито сухофруктов, в недавнем налитые полные формы, а подумать только то, и всего, минуло около полу года, когда они виделись с Алевтиной в Москве. И как чёрт из коробочки промелькнула стремительно мысль: «Действительно, стоит ли, так держаться за представителя сильного пола, в непрестанной заботе о взрослых семьях детей, выгадывая и подчиняясь материально взглядам, взваливши себе нелёгкую ношу на плечи, а ради чего, тянуть неустанно непосильный весь груз? В угоду всего этого мнимого благополучия, или есть иные причины…», но нить её мысли с разговором, прервалась…
– Да, без малого месяц, мы здесь вместе с внуком на даче с Володей. Вот, а ты… Смотрю, Сысоев странное дело, один и давно, а ты на удивление, отдыхаешь сама по себе…, а в Москву?
– Да, а как же, иначе, если с ним мы расстались, – ответив, Людмила подумала: «Что значит эти слова или это её провокация? Определённо, собирается прощупать почву – вернусь к нему или же, не вернусь?»
– А, он ничего никому, поверишь ни слова, а я – то, думала…, два одиноких человека сошлись.
– Алевтина, о чём это ты? О каком одиночестве, которым, видишь ли, совершенно я не страдаю? Не веря в эту минуту ушам, с изумлением похлопав глазами, она в упор посмотрела в глаза этой московской знакомой, «желая понять, не ослышалась ли? Постигает ли, Аля и то, что я вполне осознанный человек или она считает всех вокруг, людьми недалёкими, с ограниченным бытом мирком? Порой Людмиле казалось, что за подчёркнуто вежливой интонацией Али, с какой обычно принято вести с детьми разговор, скрывается Алино высокомерное мнение, не только о ней но, собственно как и обо всех».
– Да и какой в этом смысл растрачивать на мужчину личное время, который кроме того, что старше вдвойне, но при том, создающий повсюду препоны: Разве не для творческой, жизни я направлялась в Москву, в действительности что: Нарушение писательских планов, разборки с Камиллой, придирки со стороны его дочери, да и выяснения отношений с новой подругой, которую Сысоев встретил в Крыму.
– А, мы с моим Володей недавно отмечали его юбилей, – перескочив с темы на тему, она повела разговор, такое не оставалось не замеченным её собеседницей, да и Алин наклон головы, после которого она, как ни в чём не бывало, продолжила: