Игнач Крест
Шрифт:
— Ханы не спрашивают у простых аратов, хотят ли они воевать, — с горечью ответил пленный, — они просто приказывают, а непокорным отрубают головы. Конечно, я мог бы бежать — степь широка, но тогда расправились бы с моими родными, с женой, с детьми… Вот я и оказался среди тех, кто саблей завоевывает великому хану новые земли, кто несет смерть и горе людям.
Когда князь перевел и эти слова, Афанасий стал на колени в углу перед иконами, еле видимыми в теплом свете лампад, и стал молиться:
— Яко же первомученик твой Стефан о убивающих его молящий тя, Господи Иисусе, и мы припадающе молим,
— Что он делает? — спросил Амбагай.
— Он молится, — ответил Андрей.
— Он молит небо о победе над нами?
— Нет, Амбагай, — спокойно возразил князь, — он молит простить вас всех, убивающих, ненавидящих и обижающих их.
Глаза молодого монгола удивленно расширились, и он сказал шепотом:
— Этот тоже из идущих за просветленным?
— Пожалуй, — качнул головой Андрей, — только его звали не Будда, а Христос.
— Народ, который так молится, нельзя победить, потому что нельзя сломить его дух, — задумчиво проговорил Амбагай, — как и нас, идущих за просветленным.
— А может быть, просто дело в том, что все мы люди, — несмело вступила в разговор Александра и с сочувствием посмотрела на пленного.
Андрей перевел ее слова.
— Она верит в то же, что ты и этот? — кивнул Амбагай на Афанасия, который продолжал молиться в углу.
— Да, — подтвердил князь.
У Амбагая вдруг обвисли плечи, и он устало спросил:
— Я могу сесть?
Андрей кивнул. Пленный опустился на дубовую лавку около печи и безразличным, глуховатым голосом сказал:
— Я был в разъезде с напарником, когда мы встретили трех знатных ноянов. Они сбились с пути во время метели и еле держались в седлах от усталости, а кони их то и дело спотыкались. Молодой ноян велел нам ехать за ними. Я не хотел, но он показал мне золотую пайдзу [97] с изображением кречета. Это значит, что его послал сам великий хан Угэдэй. Мы молча повиновались и приехали с ними к березовой роще над рекой, где стоял всего один дом гончара. Это в двух фарсахах [98] отсюда.
97
Пайдза — продолговатая, реже круглая дощечка с отверстием для подвешивания к поясу. Бывали золотые, серебряные и бронзовые, с изображениями тигра, кречета, солнца, луны. Вес до 500 г. Надпись обязывает к полному и беспрекословному подчинению человеку, обладающему пайдзой. Выдавалась монгольскими ханами как знак власти гонцам или должностным лицам.
98
Фарсах — восточная мера длины, равная 5–6 км.
Князь перевел его слова и добавил:
— Значит, верст двенадцать будет.
— Это дом Евстигнея, где мы снаряжение для полета на лыжах готовили, — догадался Афанасий.
— Да, да, конечно, — согласилась Александра, — других здесь поблизости нет. Это его дом. Он там живет со своей семьей, с женой и шестью малыми детьми, — пояснила она.
Выслушав перевод, монгол опустил голову и печально сказал:
— В живых там после нашего приезда уже никого нет. Только трупы лежат на дворе на снегу. Нукеры поскакали вперед и быстро очистили избу для своего господина…
Услышав эту весть, Александра в ужасе перекрестилась, Устинья мелко затряслась и, опустившись рядом с Афанасием, стала молиться.
— Гонец Угэдэя велел нам пересесть на его заморенных лошадей, а сам взял наших. Поэтому вы меня так легко и захватили, — добавил пленный и невольно потер раненую щеку. — Ноян падал от усталости и решил сначала отдохнуть, а потом уже ехать дальше, — продолжал он. — Другие нояны сторожат его. Нас он отправил вперед, чтобы сообщить самому Бату об их приезде, но нам, как ты знаешь, не удалось выполнить его приказ: мой напарник погиб, а я в плену…
— Я не знаю, кто этот ноян, — взволнованно проговорил князь Андрей, — но кто бы он ни был, посланец великого хана везет повеление Угэдэя, и, может быть, в нем судьба Новгорода, да и самой Руси. Мы должны захватить их и добыть пайдзу. Надо с ее помощью попытаться перехитрить Субэдэя!
— А что такое пайдза, какой от нее прок? — поинтересовалась Александра.
— Пайдза — это золотая или серебряная дощечка, — ответил Андрей, — с изображением тигра или кречета. На пайдзе ханского гонца должна быть надпись: «Вечного неба силою, соизволением и могуществом великого хана Угэдэя. Кто не повинуется его повелению, тот преступник и умрет».
— Ты прав, князь. Надо торопиться! — поддержала его Александра.
Князь Андрей встал, коротко бросил Бирюку:
— Ты с одним охотником поедешь со мной. И ты тоже, — обратился он к Амбагаю.
— А мы двинемся прямо к Торжку, — сказала Александра, — попытаемся осуществить свой план.
— Хорошо, я найду твои следы по трупам врагов, — скривил губы в усмешке князь. Он низко поклонился Александре и добавил: — Береги себя, боярышня.
Голос у Андрея дрогнул, выдав было охватившее его волнение, которое он так хотел скрыть, но Андрей быстро вышел из подклети, по своему обыкновению ни с кем не попрощавшись, ни на кого не глядя, бросив только напоследок мимолетный, казалось бы ничего не выражающий, взгляд на Александру.
Уже в седле, когда они выехали из Игнатовки, Андрей спросил Амбагая:
— И много среди монголов таких, как ты, идущих за просветленным?
— Нет, пока немного. Но число их растет, и я забочусь об этом. С тех пор как Хай-юнь стал проповедовать это учение среди нас, не прошло еще двух циклов годов.
На берегу Меты отряд остановился. Князь протянул Амбагаю саблю, лук и колчан и сказал:
— Возьми, если ты вернешься к своим без них, тебя казнят. Поезжай.
Молодой монгол изумленно посмотрел на него:
— Ты возвращаешь врагу оружие и свободу?
— Нет, — спокойно ответил князь, — я прощаюсь с другом. А хану Бату можешь сообщить, что гонец не замедлит прибыть по назначению. А теперь вперед, к Евстигнею! Указывай путь, — приказал он Бирюку.
И они крупной рысью двинулись по хорошо утоптанной тропе, вьющейся среди холмов.
Амбагай долго неподвижно сидел в седле, глядя на удаляющихся всадников. Потом пристегнул саблю, закинул за плечо лук и колчан и поскакал по льду реки в сторону Торжка.