Игнатий Лойола
Шрифт:
Наполнил тыкву-флягу водой из ручья и, кряхтя и морщась, начал взбираться по скалам.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Они будут говорить мне, будто это невозможно! Сколько святых делали то же самое! Да что святые? Сам Христос удалялся на сорок дней в пустыню, хоть Ему-то уж точно не требовалось освобождать Свою душу. А они мне будут говорить!
На самом деле никто и не пытался говорить с Иниго. Вокруг стояла тишина. Даже птицы редко появлялись среди скал. Только по ночам в пещеру приползала змея, вселяя страх в новоиспечённого отшельника. Она производила шорох и длинное свистящее шипение, а уползала всегда до рассвета. Из-за этого было совершенно невозможно установить, ядовита она или нет. По правде сказать, Лойола не слишком разбирался в змеях, но почему-то думал, что сможет определить степень ядовитости по внешнему виду животного.
Между тем греховная суть, для борьбы с которой он забился в глушь, не отпускала. Напрасными оказались многочасовые молитвы и стояния на коленях. Вместо возвышенности дум они приносили одно раздражение, усугубляемое голодными спазмами желудка. Так прошла неделя, и отшельник, озлобленный, как сто дьяволов, вынужден был спуститься в Манресу. Не мог же он пропустить воскресную мессу и пополнить этим свой и без того длинный список!
Придя к исповеднику манресской церкви, он предупредил его об обилии грехов. Священник повертел в руках листок, почесал мизинцем тонзуру.
— Приходи после мессы! А то у меня сегодня вся деревня да ещё толпа пилигримов.
Иниго не уходил, раздумывая.
— Вообще-то я уже исповедовался в этих грехах монсерратскому отшельнику, — нерешительно сказал он.
— Так в чём же дело? — удивился служитель церкви.
— Есть ощущение, что этого недостаточно.
— Хм... — удивился священник, — интересно. Но всё равно, после мессы.
Месса вызвала у Лойолы раздражение, несмотря на совершенно великолепный хор мальчиков. Он еле дождался конца.
После службы исповедник сам разыскал его. Развернул шуршащий список грехов, начал читать, приговаривая:
— Много натворил. Наверное, по молодости, как иначе? Ты писцом служил? — видимо, каллиграфический почерк весьма впечатлил его.
Иниго смотрел в пол, не отвечая. Священник закончил просматривать листок и с любопытством спросил:
— Это всё?
Иниго молча кивнул.
— Как-то не верится. А воровать не приходилось?
Лойола скрипнул зубами от гнева, но ответил смиренно:
— Не приходилось. Почему вы спрашиваете?
— Глаза у тебя всё время бегают.
Услышав такое нелепое обвинение, Иниго расхохотался до слёз, чем явно испугал духовника. С трудом сдержавшись, объяснил:
— Это просто от голода. Я не ел неделю.
— А ты от голода-то, случайно, ничего не украл?
Сдержав очередной неуместный взрыв смеха, Лойола принялся объяснять: он голодал добровольно и намеренно, для умерщвления плоти.
Священник почему-то совсем не обрадовался:
— На такие подвиги не следует идти самостоятельно, без благословения. Сегодня непременно поешь. В качестве епитимьи прочитаешь десять раз Литанию ко всем святым и десять раз Розарий. Весь целиком, со всеми тайнами.
Иниго так и поступил, но настроение не улучшилось. Может, он вообще не создан для духовного пути? Может, следует вернуться к герцогу Накеры, с благодарностью принять должность поручика и забыть о великой славе?
Стремительно, как когда-то в памплонскую цитадель, он бросился в свою пещеру, заросшую терновником, и надолго скрылся там.
На этот раз он собрался лишить себя не только еды, но и сна, а также захватил с собой цепи, взятые у кузнеца.
На пятые сутки неодолимое желание поспать сменилось лихорадочным возбуждением. В эту ночь змея задержалась в пещере до первых лучей солнца. Она дремала, свернувшись кольцами. Иниго, держа посох наготове, нагнулся, чтобы рассмотреть её, и в ужасе отпрянул. Пятнистая шкура состояла из живых глаз, с холодным любопытством взиравших на отшельника. Он замахнулся посохом, но рука онемела. Узкое тело змеи вдруг расширилось до небольшого ковра нежнейшего цвета зари. Глаза плавали в розоватой туманности, то гневно наливаясь кровью, то весело подмигивая.
«Получилось!» — он боялся спугнуть. Похоже, ему удалось прорваться в области, недостижимые прежде.
Нежное марево колыхнулось. Стая глаз вылетела за пределы пещеры и истаяла в лучах восходящего солнца. Потом свет дня сгустился в прозрачную фигуру. Длинные одежды её ниспадали, как поток воды со скал. Он узнал Пресвятую Деву, только явилась Она не в виде образа с какой-то иконы, а как нечеловеческая, но вполне живая сущность. И таким смешным и никчёмным показался он сам себе, рядом с прекрасным видением. Такой глупостью и гордыней повеяло от аккуратного списка грехов... Ему захотелось немедленно броситься вниз с площадки, но разум вовремя подсказал: высота может оказаться недостаточной для самоубийства. Тогда он сказал себе: «Ты хочешь умереть от лени и нежелания стать сильнее. Мнишь себя духовным рыцарем, а выезжаешь на ристалище, как неопытный юнец, который помахал шпагой с друзьями и думает, что научился ратному делу».
Удивительная ясность пришла к нему. Ведь так просто! Для духовных борений нужно упражнять душу. Даже голова перестала болеть и кружиться от этой мысли. Он вытащил из сумки бумагу, на которой писал грехи. Хотел швырнуть её с обрыва, но, передумав в последний момент, начал шарить в сумке. Письменные принадлежности оказались на месте и в полном порядке — чернильница не протекла и очиненные перья аккуратно завёрнуты в тряпочку.
Лойола поискал, как бы устроиться поудобнее. В глубине пещеры в тёмной нише лежал камень, показавшийся ему достаточно плоским. Он протянул в нишу руку, но нащупал вместо камня какой-то предмет, завёрнутый в тряпку. Вытащил, развернул — там оказались два изящных бронзовых подсвечника. «Это для того, чтобы записывать мысли ночами», — понял Иниго. Усмехнулся и положил странную находку обратно.
Потом всё же нашёл плоский камень, перевернул лист бумаги чистой стороной вверх, откупорил чернильницу, взял перо и задумался.
...Солнце подошло к зениту. Иниго скрипел пером, не замечая ни зноя, ни усталости. Фигуры ангелов, сотканные из дневного света, недвижно висели перед ним.
Время первое — утро, когда человек встаёт с постели; тогда надо сразу же решить старательно избегать определённого греха или несовершенства, от которых он желает избавиться.
Иниго нарисовал жирную линию, безупречно прямую. Критически осмотрел её. Оставшись довольным, начал писать дальше.