Игнатий Лойола
Шрифт:
— Срочно строим вагенбург, — приказал он, едва увидев Людвига.
— Лопаты привезли? — спросил тот.
— Где ваши лопаты? Ну? — закричал помощник Мюнцера, бывший монах Пфайфер.
— У нас только косы и цепы, — послышалось с одной повозки, — нас не предупредили.
— Да что ж вы за крестьяне? Лопат не выпросишь, — Пфайфер в сердцах выругался.
— А у нас есть, — отозвались с другой повозки.
— И у нас.
— У нас возьмите.
— Говори, как строить, — быстро шепнул Мюнцер Людвигу.
Тот дошёл до места наибольшего скопления повозок и поднял руку, требуя внимания. Крестьяне, однако, продолжали галдеть.
— За-мол-чали! — вдруг гаркнул Людвиг, заставив вздрогнуть всех, даже Фромбергера. — Ставим повозки в два ряда и вкапываем колеса. У нас получается коридор. Перед входом и выходом насыпаем по бастиону. Таскаем землю стар-рательно! Там будут стоять наши бомбарды.
— Людвиг, ты где приобрёл такие глубокие познания? — удивлённо спросил Альбрехт.
— Набрёл в... одном месте на военный трактат, написанный кем-то из таборитов, — неохотно ответил тот.
— Надежда наша в Господе! — прогудел сверху Мюнцер. — Бог не погубит тех, кто творит на земле рай для бедных.
Людвиг медленно склонил голову, выражая согласие со словами «Нового Гедеона» и одновременно великое почтение перед ним. Крестьяне начали окапываться. Людвиг молчал. Его скромный вид никак не предполагал наличие командного голоса. «Не прост он, совсем не прост!» — подумал Альбрехт.
Погрузившись в размышления, студиозус разгуливал среди повозок.
— Эй! — услышал он голос Пфайфера. — А ты чего без оружия?
— Да я, в общем, не военный человек, — начал объяснять Фромбергер.
— Мы все здесь не военные, — перебил его помощник Мюнцера. — А ты вон какой здоровый. Не стыдно?
Не желая ничего слышать, бывший монах сунул в руки студиозусу ржавый цеп.
— Князья! Князья показались! — послышались голоса.
— Ого! Да у них целая армия!
— Смотрите, пушек сколько!
«Влип», — подумал Фромбергер. До этого момента он всё ещё надеялся на мирное разрешение конфликта. Крестьянское орудие в руках уверенности не придавало. Напротив, оно со всей неотвратимостью напоминало о близкой опасности.
— А конных-то сколько! — упавшим голосом сказал кто-то.
Альбрехту не хотелось присматриваться, но вскоре войско курфюрста стало различимо без всякого труда. Оно расположилось лагерем почти под самой горой.
Через некоторое время князья послали к восставшим парламентёра. Фромбергер, погруженный в свои мысли, понятия не имел, какие условия тот предлагал Мюнцеру. После переговоров объявили перемирие.
Студиозус потерянно бродил среди повозок, перекладывая цеп из руки в руку. Как он ни боялся сражения, это бездействие доканывало его ещё больше. Людвиг постоянно пропадал где-то, а больше поговорить было не с кем. Альбрехт добрел до палатки Мюнцера и Пфайфера. Там жизнь бурлила ключом. Крестьяне постоянно находили вопросы к своему вожаку — начиная от будущего и заканчивая старой коровой, которую давно пора прирезать, но неловко, ведь она столько лет кормила семью.
В неопределённости прошло несколько дней. Альбрехт доел запасённую селёдку, да и сухари заканчивались. Наконец, утром 25 мая снова пришёл парламентёр. Фромбергер заметил, что «Новый Гедеон» не любит секретности. Переговоры он вёл прямо в большом кругу, к которому мог присоединиться каждый. Студиозус решился подойти к самому концу и услышал только фразу: «Теперь всё станет по-новому».
После ухода парламентёра снова установилось гнетущее бездействие. Вдали начало погромыхивать. Над потемневшим горизонтом вспыхивали молнии. Пошёл дождь, превратив свеженасыпанные бастионы в горы текучей грязи.
Настроение восставших портилось с каждой минутой. Они заспорили:
— Зачем мы остались здесь, если перемирие?
— Да оно выгодно тем, кто пьёт вино. А нам — только водичка с неба. К чёрту перемирие!
— А что за радость сидеть под дождём?
— По домам! Кто за то, чтобы идти по домам?
— По каким домам? Во Франкенхаузене бои идут, не слыхали? Айзенах сдан, Мюльхаузен окружён.
Мюнцер, зябко подняв плечи, вертел головой. В этот момент он стал совсем похож на сову.
— Кто хочет договариваться с князьями? — спросил он тихо, но почему-то все тут же замолчали. Вперёд вышел один из рыцарей. Небольшое их количество примкнуло к войску по разным причинам, в основном из-за вражды с курфюрстом.
— Зачем зря проливать кровь? — сказал рыцарь. — Князья ведь обещали уступить крестьянам во многом. Можно разойтись по домам и проверить, как они держат своё слово. Если не сдержат — собраться ещё раз.
Дождь припустил сильнее, гром ударил совсем близко. Ещё и ещё. Последний раскат прозвучал особенно впечатляюще — со свистом и шипением, а в конце даже земля будто бы дрогнула.
«Странная гроза!» — подумал студиозус и вновь услышал неприятный свист уже без грома. Он приближался со стороны леса и резко оборвался, снова всколыхнув холм.
— Ядрами пуляют с городских стен, — мрачно произнёс какой-то крестьянин, с сомнением оглядывая наточенную косу, которую держал в руках.
— В отряде курфюрста до чёрта пушек и в городе, я полагаю, тоже, — рыцарь снова подошёл к Мюнцеру, — а у нас только восемь старых бомбард. Мы не имеем никаких шансов. Надо идти на уступки, пока не поздно.
— И я сомневаюсь, — поддержал его священник (многие из них тоже присоединились к восставшим). — Господь вряд ли поможет нам, если мы ввяжемся в бой с князьями. Это равносильно самоубийству, стало быть, может рассматриваться как грех.
— Вот как... — уронил Мюнцер без всякого выражения, — соберитесь-ка снова в круг, проголосуем.
Рядом с «Новым Гедеоном» стояли его ближайшие помощники, человек тридцать. Разумеется, они и не подумали голосовать за капитуляцию.
— Народ не поддержал вас, — гордо возвестил Мюнцер рыцарю и священнику, — а ведь именно народ призван строить Царствие Божие на земле. Вы ошиблись, — продолжал он, возвышая голос, — но бывает время, когда ошибка равноценна преступлению. Меня послали с небесным серпом, дабы выкосить неугодных Господу! И я сделаю это! — яростно прокричал он. — Сей же час! Схватить этих преступных трусов!!!