Игнатий Лойола
Шрифт:
Поражённый бакалавр открыл рот, но проповедник перебил его, указывая на людей в чёрных накидках и шляпах, несущих венки из роз:
— Вот мои товарищи, я должен присоединиться к ним. Пойдёмте вместе?
Вечером Альбрехт сидел за столом в доме иезуитов, ожидая Лойолу и поглощая жареные каштаны, которыми его угостили на кухне. У него было ощущение, будто его затащили сюда обманом. В то же время уходить совершенно не хотелось.
Послышался стук костыля. Торопливо вошёл дон Игнасио — так его здесь называли.
— Вас накормили? Ну, давайте поговорим. Зачем вы искали меня?
Он уставился на Альбрехта своими весёлыми глазами. Тот, криво усмехнувшись, сказал:
— Знаете, а я вообще-то хотел вас убить.
Глаза дона Игнасио прямо заиграли весельем. Он спросил спокойно:
— Вы военный человек?
— То есть?
— Ну, служили в регулярной армии, участвовали в сражениях?
Фромбергер покачал головой.
— Тогда вам навряд ли удастся ваша затея, — сокрушённо заметил проповедник. — Я, будучи военным человеком, множество раз пытался убить себя и, как видите, благополучно сижу перед вами.
Альбрехт, не зная, что ответить, разгрыз ещё один каштан.
— Ну, расскажите, как там, в Германии, — попросил Лойола уже серьёзно.
— Я не был там пятнадцать лет, но точно знаю, у нас очень сильны идеи Лютера. Вы, конечно, скажете: ересь. — Фромбергер почувствовал раздражение.
— Не скажу, — мягко возразил дон Игнасио. — Я ведь не читаю подобных книг. Опасаюсь за свою набожность. Это очень хрупкая вещь.
— Значит, вам наплевать на идею свободы!
Лойола встал из-за стола и, сняв правый сапог, продемонстрировал бакалавру изуродованную голень, всю в шрамах и с огромной шишкой ниже колена.
— Видите? Когда-то я имел нормальные ноги. Это получилось из-за увлечения свободой.
Помолчав немного, он добавил:
— Самая великая свобода — в послушании. Как только вы полностью отдали себя Богу — вы абсолютно свободны от всех земных неурядиц.
Совершенно новые, непонятные чувства нахлынули на бакалавра. Зачем-то схватив ещё каштан с тарелки, он раскусил его и кинул обратно. Потом, неожиданно для самого себя, бухнулся в ноги проповеднику и попросил:
— Дон Игнасио, возьмите меня в ваш орден...
Об Альме он в этот момент даже не вспомнил.
РИМ, 1555 ГОД
— Я уже не знаю, о чём молиться, — Луис Гонсалес говорил устало. — Нашего отче можно изловить с разговорами о книге, только когда он хворает. Но тогда его нельзя утомлять.
— Он слишком много работает, — сказал Поланко, перебирая письма, грудой лежащие на столе. — Вот какая куча. Это ведь только вчерашние.
Надаль, помогающий Поланко, вздохнул:
— Мы не можем разобрать присланные письма, а он затевает всё новые дела да ещё пишет ответы. Вообще не понимаю, как ему это удаётся. Вчера опять пришёл за полночь.
— Он вёл переговоры с Микеланджело о строительстве новой церкви. А днём показывал Рим японцу, — ответил Луис. — Это очень важно для японской миссии.
— Ага, — кивнул Поланко, — а ещё встречался с английскими кандидатами в Коллегию, вычитывал германский катехизис, написанный Канизием, и торговался за усадьбу для отдыха студентов. Не слишком ли много для одного человека за день? Ведь время личной молитвы он никогда не сокращает.
— Вот-вот, — кивнул Луис. — Я думаю: может, всё же зря мы пристали к нему с этой книгой?
— Ай-ай, отец Луис! — Надаль погрозил пальцем. — Кто, как не ты, ругал нас за подобные мысли? Я понимаю, тебе трудно ловить его и уговаривать. Но мы не виноваты в том, что ты лучше нас владеешь пером.
Поланко поддержал его:
— Кому больше дано — с того и спросится. Иди, Луис. Ты ведь служишь завтрашнюю мессу. Причастишь нашего отче и, не теряя времени, воздействуй на его размягчившееся сердце. Мне кажется, сразу после мессы у тебя точно получится.
Произнеся: «Ite, missa est» («Идите, месса совершилась»), Луис еле заставил себя не торопиться, делая заключительный поклон, и покинуть место у алтаря размеренным достойным шагом. Услышав удаляющийся стук посоха, он, не переодевшись, бросился догонять генерала:
— Отец Игнатий! Как же всё-таки насчёт книги?
Настоятель строго оглядел его:
— Почему разгуливаете в богослужебном облачении?
— Боялся не успеть за вами, — честно признался Луис.
— Двадцать второго, утром, в Красной башне, — отрывисто бросил отец Игнатий и выскочил из церкви.
— Кажется, вы оказались правы, Поланко, — сказал Луис, вернувшись в кабинет секретаря, — срок назначен. Не помочь ли вам с письмами?
— Хотел бы, но опасаюсь, — отозвался тот. — Надалю уже попало за помощь. Обвинили в плохом послушании и отправили на кухню до вечера. Отче сказал: если каждый будет искать себе работу по вкусу — Общество развалится.
Уже двадцать первого сентября Луис начал волноваться. Утро — довольно растяжимое понятие. Скорее всего, отец Игнатий имел в виду время после мессы. А вдруг до?
Луис поднялся затемно и пошёл в Красную башню, недавно прикупленную настоятелем к основной обители. Там было пусто. Он сходил на мессу под предстоятельством недавно рукоположенного иезуита и вновь вернулся в назначенное место. Настоятель не приходил. Утомившись ожиданием, Луис пошёл прогуляться в портик и, встретив там одного из братьев, разговорился о продовольственном кризисе, угрожающем Риму. Спохватился он, только услышав стук настоятельского посоха, приближающийся из Красной башни.
— Нет, ну от вас, Луис, я не ожидал непослушания! — тон генерала не предвещал ничего хорошего. — Вы просите меня о встрече и заставляете ждать. Идите, сегодня уже не выйдет.