Игнатий Лойола
Шрифт:
Грянул дружный смех. Весёлый и сочувственный. Проповедник победил. К его ногам посыпались мелкие монеты, кто-то совал ему в руки хлеб. Монахи поспешно скрылись за дверями ближайшего дома.
Когда проповедь закончилась и толпа поредела, к Иниго подошёл незнакомец.
— Вы ведь Игнатий? Как хорошо, что я нашёл вас! Сеньора просила передать вам двенадцать эскудо.
Не успел Лойола поблагодарить посыльного и спрятать деньги, как из двери, в которую удалились монахи, вышел кардинал в малиновом дзукетто. Иниго узнал его крупное, чуть асимметричное лицо, выражавшее крайнее недовольство. Точно с таким же выражением он слушал неудачное выступление Лойолы двенадцать лет назад на венецианском диспуте.
— По какому праву вы смеете оскорблять монашествующих? — сухо поинтересовался он.
— Ваше высокопреосвященство! — с почтением ответил Иниго. — Я только призывал народ не лишать их любви. Разве может это считаться оскорблением?
Кардинал, поджав губы, оглядывал собеседника. Наконец он процедил:
— Надеюсь, вы говорите правду.
Повернувшись, он собрался уходить. Яркая, не успевшая оформиться мысль, мелькнула у Лойолы, и он бросился наперерез:
— Ваше высокопреосвященство! Прошу вас, благословите мою поездку в Венецию!
— В Венецию? — удивился иерарх. — Зачем вам моё благословение?
Подумав мгновение, он продолжил:
— Впрочем, езжайте. Я служу там, найдите меня, побеседуем.
И поднял руку для благословения.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В Болонье Иниго не смог остаться надолго, как собирался. Не прошло и месяца, как прежняя болезнь снова настигла его. Потеряв надежду на продолжение учёбы, он решил идти в Венецию раньше срока, оговорённого с друзьями. Вдруг перемена места принесёт облегчение?
Он боялся не застать в живых своего благодетеля — сенатора Тревизана. С их последней встречи прошло двенадцать лет. Всю первую половину дороги Иниго думал о нём с печалью, но потом вдруг ясно почувствовал спокойную радость.
Придя в Венецию, он постучал в знакомый дом. К его крайнему удивлению, дверь открыл сам Марк Антоний. Он выглядел постаревшим и усталым, но, узнал гостя, просиял.
— О! Какая встреча! Arratsalde on! — поприветствовал он нежданного гостя по-баскски. — Я первый день, как смог встать с постели, — объяснил он, — хожу по всему дому и радуюсь. Очень долго болел.
Как тогда, в далёком 1524 году, они сидели на овечьих шкурах и пили прекрасное вино.
— Ты всё-таки смог стать теологом, — с уважением сказал сенатор.
— Пока нет, — вздохнул Иниго, — хотелось бы ещё поучиться.
Тревизан усмехнулся:
— Не надо. Я слышал о тебе от некоторых... присутствовавших на том диспуте, куда тебя послала моя жена. Они не прочь поучиться у тебя.
Лойола задумчиво погрузил руку в кучерявую овечью шерсть.
— Пусть учатся у Иисуса, это надёжнее.
Через некоторое время Тревизан отвёл Иниго к кардиналу Театинскому Джанпьетро Караффе, тому самому, давшему благословение на поездку. Лойола уже знал, что Караффа вместе с другими священнослужителями основал созерцательный орден театинцев. В Болонье он защищал именно их. Лойола, проповедуя на венецианских улицах, успел снова столкнуться с неодобрением этих монашествующих.
Они с Тревизаном пришли в тот самый дом с пятнами сырости на стенах и с подслеповатыми окошками, выходящими на узкий тёмный канал. Он принадлежал Караффе. Там часто происходили встречи и диспуты.
— Вы всерьёз полагаете, будто ваши уличные кривлянья приносят более пользы, чем молитва? — спросил его кардинал.
— Полезно и то и другое, — отвечал Лойола, — но если говорить о ваших театинцах, то их жизнь до ужаса однобока. Они сидят, закрывшись в домах, а выходят, похоже, только для препирательств со мною. Голодают, но не просят подаяния, надеясь на добрых людей, которые сами найдут их и накормят. А главное — они не делают ничего доброго, никому не помогают. Почему люди должны их кормить?
Недовольство вернулось на лицо Караффы.
— Если бы всё было, как вы пытаетесь мне доказать, монахи ничем не отличались бы от слуг. Те тоже «помогают» за деньги.
— То есть театинцы не изменят свой образ жизни, я правильно понял ваше высокопреосвященство?
— Во всяком случае, они не будут советоваться с вами, — холодно сказал кардинал и встал, давая понять, что беседа окончена.
Уже на улице Иниго сказал сенатору.
— Мне жаль, если принёс тебе огорчение. Но свой путь нельзя терять.
— Ты всегда следуешь своим путём, за это я и уважаю тебя, — ответил Марк Антоний.
Восьмого января 1537 года в Венеции появились Фавр, Хавьер и остальные. Их было уже девять человек. Они поселились в Госпитале Неизлечимых. Ухаживали за несчастными и ожидали Пасхи для поездки в Рим. Как раз в пасхальное время паломники, собирающиеся в Святую землю, обычно просили благословения у папы.
Когда пришло время идти — Лойола вдруг заявил, что остаётся.
— Вы прекрасно справитесь без меня, — отвечал он на все просьбы и вопросы.
— Какова же причина? Почему он не говорит? — возмущался Бобадилья. Хавьер пытался его успокоить:
— Не говорит — и не надо. Разве он обещал отчитываться перед нами?
Но Фавр, как священник, знающий о некоторых новостях в мире духовенства, улыбнулся со значением:
— Мне кажется, братья, я знаю причину. При папском дворе теперь служит доктор Ортис из Парижа. А он, помнится, обещал вздёрнуть нашего Игнатия за своего родственника, который якобы сошёл с ума после «Духовных упражнений». Кроме того, в Рим поехал кардинал Джанпьетро Караффа. Насколько мне известно, у него серьёзные разногласия с доном Игнасио.