Иго любви
Шрифт:
«Чертовка, а не собака», — говорит о ней Мосолов. Он так же ненавидит ее, как Наполеон ненавидел собачку Жозефины, кусавшую его за ноги, когда он хотел обнять любимую женщину… Она и Верочке не дает до себя дотронуться. Вся ощетинится и зарычит, хотя никогда не укусит ребенка. «Головка у нее с грецкий орех, а ума в головке — палата…» — говорит льстивая Поля. Но она-то вечно ходит с искусанными руками.
Надежда Васильевна понемногу привыкает к одиночеству. Но привычка еще не примирение. Горечь все растет. Муж бесхарактерен, и вся любовь его к ней не может удержать его от пьянства… Измены она не боится. Она так уверена в его чувстве! Она судит
Она никогда не спит. Все ждет его звонка. И как счастлива она, когда он возвращается трезвым! Как отрадно — отдаться его чарующей ласке! В эти минуты она прощает ему все… Она безумно любит его в эти минуты.
А пьян он или трезв, она всегда знает прежде, чем он вошел.
Вот раздался его звонок. Цезарь со всех ног кинулся в переднюю, радостно лает… Шпиц насторожил ушки и опять спокойно прячет острую мордочку в ладонь хозяйки. Значит трезв. Можно ласково улыбнуться. Или встретить гордой королевой. Выслушать его оправдания. Любоваться милым, виноватым лицом. Милостиво принять все знаки рабства и преданности и… наконец отдать себя всю его пылким поцелуям, как царица дарит себя влюбленному рабу.
Но если Цезарь с визгом царапает дверь спальни и в ужасе забивается под мебель, услышав звонок хозяина, — значит, Мосолов пьян. Бетси враждебно ворчит и дрожит всем телом.
Вся сжавшись в комочек, полная тоски и отвращения, Надежда Васильевна притворяется спящей.
Кто-то глухо крикнул… Это Мосолов пнул ногой Полю, отворившую дверь… Бетси ворчит, лежа в ногах артистки. «Тише… тише!..» — шепчет та и грозится собачке.
Мосолов входит в спальню мрачнее ночи… Бетси захлебывается от злости, вся ощетинилась.
— К черту! — бешено вскрикивает Мосолов и швыряет собачонку наземь.
С жалобным плачем она забивается под кровать и лежит там безмолвно.
Но, как бы ни был пьян Мосолов, он не только пальцем не тронет жену… Он не дерзнет даже обнять ее… Она и в эти минуты — его королева. А он — влюбленный раб.
Вот она лежит рядом и даже не дышит… точно божья коровка на ладони человека… Но Мосолов не дается в обман. Налитыми кровью глазами глядит он на стройную спину, на покатые плечи. Из-под ночного чепца черной змейкой выползает коса… Ах, до чего любит он запах этих волос, эту смуглую кожу, это хрупкое с виду и такое мускулистое, горячее тело!.. Замучил бы лаской!.. Да нельзя… Не терпит пьяного… «Тряпка я… тряпка!.. Опять нализался…» Но отказаться от ее близости он не может. Ему холодно… Возможно, что это просто дрожь желания?.. Так отрадно веет теплом от этого милого тела…
— Уберите ваши бокальчики, — угрюмо говорит он, боясь ее задеть.
И она тихо, покорно подвигается… Лишь бы не тронул…
Слава Богу, заснул… А сердце у нее бьется-бьется… Бетси тихонько прыгнула на постель и беззвучно пробирается к подушке хозяйки…
«Сябинька… милая…» — шепчет Надежда Васильевна, целуя белую мордочку, прижавшуюся к ее груди. И слезы бегут из глаз. Бегут безостановочно…
Он играет… Надежда Васильевна узнала это случайно.
Пришел старый еврей Нахман, когда мужа ее не было дома, и попросил пять минут разговора. Нахман — известный богач и ростовщик, и сердце Надежды Васильевны дрогнуло при его имени. Но эта тревога напрасна.
Евреи любят Мосолова. Но еще больше ценят его жену.
В Киеве живет генерал-губернатор Бибиков, герой Отечественной войны и любимец Николая I. Все трепещут перед ним. Тон жизни в городе подавленный. Особенно тяжело евреям, которых теснят, ни с чем не считаясь.
Но весь город знает, что Бибиков у ног талантливой Нероновой. Когда она играет, он всегда сидит в своей ложе, красивый, изящный, несмотря на оторванную в Бородинском сражении руку; с седой головой, с надменной улыбкой… Сколько раз она ездила на поклон к могущественному фавориту, умоляя его смягчить кару провинившимся студентам, отменить приказ, разоряющий бедняков-евреев!.. Бибиков не в силах отказать женщине, которую он искренне уважает, в талант которой он влюблен. Старый Нахман это знает. Он помнит, как торговца Берку на улице ударил пьяный квартальный; как на вой его жены сбежались евреи из предместья, а квартальный всю вину свалил на «жида»… Если б не вступилась Неронова перед губернатором, Берку посадили бы в тюрьму, разорили бы и семью его выслали бы из Киева.
— Что это такое? — испуганно спрашивает Надежда Васильевна, глядя на протянутую к ней странного вида бумагу.
— Это вексель вашего мужа. Он должен мне. Пора платить…
— Сколько? — спрашивает она, и угол ее рта дергается.
— Тысячу рублей.
Умные глаза Нахмана печально следят за бледностью и волнением Надежды Васильевны. Она опускается в кресло…
— За что же?.. За что так много?.. Я ничего не знаю…
Иронически кривятся губы Нахмана.
— Вы не знали, что ваш муж играет?
Она встает внезапно… Молчит одну минуту…
— Что я должна делать? — овладев собой, спрашивает она. — У меня нет денег, Нахман… Мы все заложили…
— Я это знаю, — кротко отвечает он, не спуская с нее умного, печального взгляда. — Вашему мужу я не верю… Он должен не мне одному… Он кругом в долгу…
Пошатнувшись, она хватается за край стола. Она словно видит бездну, раскрывшуюся у ее ног. В этой бездне утонет ее счастье… все будущее Верочки.
— Но вам я верю, — слышит она медленный голос Нахмана. — Мне не нужно сейчас денег. Мы перепишем вексель… А вы вот поставите ваше имя… что вы ручаетесь за вашего мужа… И я уйду себе спокойно…
Она думает мгновение. Потом протягивает руку.
— Спасибо, Нахман! Пока я жива, вам нечего бояться… Я уплачу весь долг… Где писать? Говорите!..
Мосолов чуть не плачет, целует руки жены, дает слово не играть больше… Но через неделю начинается та же жизнь… И когда, в припадке раскаяния, он на коленях просит прощения и дает ей клятвы исправиться, она, к ужасу своему, чувствует, что не верит ему больше. Не верит ни одному его слову.
Надежде Васильевне страшно… Но не потому, что они разорены и что вновь наступает нужда. Не потому, что все почти жалованье ее и даже выручка от бенефиса идут в уплату долга и что не видит она выхода из ямы, куда внезапно упала… Ей страшно потому, что из души уходит любовь. Она уходит бесшумно, крадучись, как вор из ограбленной квартиры. И жутко думать о том дне, когда она очнется внезапно с этой пустотой в остывшем сердце, с сознанием непоправимой ошибки. Оскорблено самолюбие гордой женщины, верившей, что любовь Мосолова сильнее его слабостей и страстей.