Иголка любви

Садур Нина

— Я вообще-то болею. У меня что-то внутри дрожит все время.

— Это я понимаю. Это неврастения.

— Неврастению можно лечить. У меня дрожит глубже, туда таблетками не залезть.

— Пить пробовали?

— Рвет.

— А коньяк?

— Я же сказала: рвет. От крупной еды рвет. А уж от этого…

— Зачем вы сюда приехали? Здесь все празднуют.

— А куда мне деваться?

— Возьмите справку, что вы психованная. Я серьезно. Сейчас многие ходят с такими справками.

— Ну зачем она

мне?

— Если вы что-нибудь вытворите.

— Да я же сказала: я всех боюсь. Я потому и лезу в темные места, чтоб пересилить страх. У меня страх от людей, понимаете? Даже от Галы.

— Кто это?

— Да это одна баба, кассирша в столовой. Все время обсчитывает. Зазеваешься — она с тебя рубль…

— Да плюньте вы на этот рубль.

— Так я плюю. Так меня ж рвет. Вы, наверное, сам псих. С вами получается говорить такое.

— Я со справкой.

— А у вас какая болезнь?

— Просто псих. Не важно.

— Видите, боитесь назвать свое отклонение. Значит, все-таки манит вас норма. Зачем тогда справка. А вы-то сами что тут торчите? Мужчину тоже ведь могут кокнуть.

— Да я не знаю. Я гулял.

— Хочется говорить людям смертельное. Чтоб самой надорваться. Понимаете?

— Оскорбления, что ли?

— Ну, примерно. Смертельное. Я не могу объяснить. Ну чтоб потом надо рваться, а то внутри все обмороженное. И от всего рвет. Как будто бы внутри ничего нету, одна только рвота. Ну хочется, чтобы что-то внутри шевельнулось. Допустим, я кого-нибудь кокну, а у меня внутри все обольется кровью ужаса и сострадания.

— Попробуйте кокнуть меня.

— Вы не дадитесь. К тому же вы сами растленный. Ведете такой разговор.

— Таких очень много.

— Я думала, я одна.

— Нет. Их все больше и больше.

— Тогда еще хуже. Я думала, меня можно уничтожить, как гадину. А раз нас таких много…

— Знаете, может быть, вы и не плохая.

— Когда от всего рвет? А потом, я же помню — хорошее и плохое. Были названия. Просто очень. Давно только. Только названия помню.

— Ну, например?

— Ну, чтобы мир на земле.

— Ну вы что, как неграмотная, газетой заговорили.

— Ну, чтобы добрые, вежливые. Я не знаю. Не помню. Главное ведь, ничего такого не стряслось. Жила и жила. У меня даже денег много. Причем честные деньги. И этот был, Сережа, начальник и любовник. Ну все, что надо для жизни. Я в полном отчаянии.

— Ну смотрите, вам было плохо, вы пришли, вам удалось поговорить. Не так уж мало.

— Сейчас пока да. Это правда. Спасибо. Но боюсь, что не хватит. Начну трястись. Вот уже начала. Я пошла. До свидания.

— Если хотите, еще увидимся.

— А что вы можете предложить? Прощайте лучше. Пойду доживать свою жизнь.

— Все-таки вы милая. И я не верю, что рвет и трясет. Просто неврастения.

— Потому что вам

нравится, вам тепло… Это голос из тела. Я говорю с вами своим голосом из моего тела. Оно еще молодое, милое. И другого голоса у меня нет. Но помимо этого дрожит внутри… сильно…

Она успела отойти пониже, в гущу деревьев, сошла с дороги, легла на колючую траву и полежала, пока тошнота не прошла, пока не утихли виски и блуд разговора не вышел из крови.

Пришла домой. Лампочка еще горела во дворе. Удивилась, что еще не спят.

— Здравствуйте, мы из-под Гомеля. Сегодня утром приехали. Уже обгорели, особенно Лена. А вы тоже недавно? Вы тоже вся белая.

— Я тоже вся белая. Не могу загорать.

— Я же говорила, нельзя так сразу. У Лены плечи обгорели.

— А из-под Гомеля, это откуда?

— Да вы не знаете, у нас маленький городок. Ну Гомель-то вы знаете? Мы с детьми приехали, а вы?

— А я одна.

— Сейчас Лена из душа выйдет, у нее плечи обгорели. Меня зовут Аня, а вас?

— Меня Оля.

— Я в медицине работаю, нам дают путевки, но я захотела с Леной вместе поехать. Нам теперь все время путевки дают.

— Почему?

— Ну, как? Мы же рядом.

— Ах, да, да!

— Нас даже выселяли в этом году… а теперь назад заселили. Ну как выселяли — всех детей школьного возраста отправляли на курорты.

— Почему только школьного?

— Потому что маленьких надо с родителями, а как же… некому останется работать. У нас там мясокомбинат. Нефтебаза. Бросить нельзя. Вот Лена — она на мясокомбинате, а я в медицине, я сестра экстренной хирургии. А у самой зоны, ну, знаете, там вообще некому работать, там вахтенная работа, по неделе, по месяцу посылают. У них учителей нет, врачей.

— Аня, а вы не боитесь?

— У меня муж боится. А я не знаю. Там же все. Но много стало переломов. Особенно в этом году.

— Не поняла.

— Стронций в костях оседает. Много ломают ноги и руки. Я же в хирургии, к нам везут. У меня у дочки волосы стали выпадать. Я не знаю… У нас ведь у всех дозиметры, нам выдали. Мы измерили — доза завышенная, мы пришли в горсовет, сказали: для наших детей завышенная доза. Нам сказали — это не ваша компетенция. Вам выдали продукты замерять, а другое не трогайте. Хотите киселя? Я сварила утром.

— Хочу.

— Сейчас Лена из душа выйдет, принесет. Он в комнате стоит.

Лена выходит.

— Здрасьте, очень плечи болят.

— Вы обгорели, мне Аня сказала. Надо помазать.

— У меня есть земляничный крем, посмотрите, как пахнет. Правда же, похоже?

Лена снимает халат по пояс, терпеливое, рожавшее тело с выпитой грудью, широкий живот.

— А где обгорело у вас?

Повернулась спиной. На шее слабые колечки волос.

— На, Аня, помажь.

— Можно я? Я умею.