Иголка в стоге сена
Шрифт:
Как видно, не обмануло!.. Если бы вместо вас тут жолнежи околачивались, я бы к братьям вернулся, предупредил их, что к сей берлоге им дорога заказана, но поскольку вы — не ляхи, то можно никуда не ехать. Вернутся братья — сами обо всем узнают.
— Говоришь, вернутся? — переспросил Дмитрий, почувствовавший после этих слов Газды смутную тревогу.
— Ну да, вскоре должны быть, — усмехнулся Газда, заметив настороженность гостя, — а ты чего так встрепенулся?
Мыслишь, я заговариваю тебе зубы, а сам жду сообщников, чтобы убить тебя, а с панянкой свершить какую-нибудь
Если бы я хотел того, то не стал бы тебя оповещать о скором возвращении братьев, а держал бы в неведении, пока бы они не вернулись.
Да и зачем мне их дожидаться, когда ты и так был в моих руках? Если помнишь, саблю у тебя из рук я «летучим змеем» вышиб, а с ножом ты бы против меня много не навоевал.
У меня на твой счет есть другая задумка, но чтобы ее осуществить, ты мне как раз нужен живым.
— Это какая еще задумка?
— А вот какая! Насколько я разумею, ты похитил панянку из Самбора и теперь пробираешься с ней в Московию. Но места сии знаешь плохо, да и расположение польских гарнизонов ведаешь не лучшим образом.
А я помогу тебе обойти все опасности и препоны, если ты поможешь мне и моим братьям добраться до владений Москвы. Нынче на Литве для нашего брата стало так же опасно, как и дома, на юге. Здесь казаков не ждет ничего, кроме плахи, а на Москве есть еще возможность уберечь шею от топора.
Мы бы и сами убрались отсюда, но на меже нас может схватить московская пограничная стража, а она к таким, как я, благоволит не больше, чем польские жолнежи. Слыхивал я, между вашим Князем и польским Королем подписан договор, чтобы беглых, пойманных на границе, выдавать обратно.
Вот ты и проведи нас мимо стражников московских, а как перейдем рубеж, мы тебя покинем и на юг, к Дону, повернем. Что скажешь, брат-москаль, на такое предложение?
— Что скажу? — невесело усмехнулся Дмитрий. — То, что просчитался ты, казак. Я панянку в Самборе не похищал. Скажу более, я должен доставить ее в Самборский острог.
Злодей Волкич, известный в ваших краях под именем Крушевича, хитростью заманил посольский отряд ее отца, Князя Корибута, к себе на заставу. Там он устроил бойню, в коей погибли Князь, его свита и мои дворяне, провожавшие посла до границы.
Господь спас нас с княжной, теперь мы должны дойти до Самбора и рассказать Воеводе правду о случившемся!
В общих чертах Дмитрий поведал новому знакомому историю гибели посольского отряда. По мере приближения рассказа к концу Газда все больше мрачнел. Его мечта перейти московский кордон с помощью Бутурлина рушилась на глазах.
Мало того, что боярин шел в сторону, противоположную той, куда собирался направить стопы беглый казак. Его еще преследовала свора разбойников, более опасных, чем пограничная стража. Газда осознавал, что московиту едва ли удастся дойти с княжной до Самборских стен.
Даже если в стычке на заставе полегла половина отряда Волкича, в живых должно остаться еще два десятка дюжих детин с луками, саблями и топорами. Для них поимка беглецов — дело жизни и смерти, и они перекроют все тропы, по которым боярин и его спутница смогут выйти к острогу.
Им-то и трудов будет немного, ведь проходимые тропы в лесу зимой можно перечесть по пальцам одной руки. Еще на руку жолнежам то, что между Самбором и лесом — пустошь.
В каком бы месте беглецы ни вышли из чащи, они будут на виду у преследователей. А на открытом месте конные стражники их легко догонят, несмотря на глубокий снег.
В том, что преследователи поджидают их на подступах к крепости, Газда не сомневался. Но он видел и то, что московит не откажется от затеи доставить княжну в Самбор, каковы бы ни были расставленные врагом ловушки. У него просто не было иного выхода, как идти напролом…
Газда вдруг ощутил, что стоит перед выбором: помогать беглецам, рискуя собственной головой, или распроститься с ними, предоставив самим воевать с превратностями судьбы.
Второе было гораздо проще, тем более, что Газда ничем не был обязан своим незваным гостям, и даже наоборот — он накормил их и обогрел, как добрый хозяин! Кто бы еще в подобных обстоятельствах, сделал для них больше?
И все же что-то мешало казаку распроститься с молодой парой. На своем веку он повидал немало людей и, как ему казалось, умел постичь нрав каждого, с кем его сводила судьба.
Бутурлин казался ему малым, не способным на подлость и коварство, да и юная княжна, хоть и принадлежала к знати, не вызывала у него иных чувств, кроме жалости, может быть, оттого, что сама была жертвой сил, от которых он сам скрывался в лесу.
Посему первым желанием казака было вывести беглецов тайными тропами к Самборской крепости и отпустить с миром. Но при встрече с людьми Волкича Газда мог лишиться собственной жизни, а это его никак не устраивало.
Смерти он не боялся, но погибать за интересы знати ему тоже ему не улыбалось.
Душа казака словно разделилась надвое, и обе ее половины вступили в непримиримый спор.
«Кто они такие, чтобы ради них рисковать жизнью?! — громко и зло кричала одна половина. — Чужак-северянин, один из тех, кто пообещал твоему народу помощь в борьбе с ляхами и в трудный час его предал! Другая — дочь врага, одного из тех, кто разорил твой дом, украл твою землю! Что тебе в них?!
Допустим, поможешь ты московиту дойти до Самбора, и что с того? Поможет ли он тебе, заберет ли вашу братию с собой в Московию? Сейчас он в беде, и беда принуждает его быть кротким. А как поведет себя, когда опасность минует? Не отступится ли, не выдаст ли тебя ляхам, чтобы убедить их в своей дружбе?
Да и отблагодарит ли тебя за спасение панянка? К нам, казакам, ляхи во все времена, как к скоту, относились. Трудно было — просили о помощи, а набравшись сил, на шею влезть норовили. Ты княжну пожалеешь, а пожалеет ли она тебя, когда другие паны на твою шею петлю накинут? Вступится ли за твою голову? То-то!..»
«А что доброго будет, если ты выведешь их за порог и велишь идти на все четыре стороны? — вступил в спор другой голос, звучавший то ли, с неба, то ли из глубины казацкой души. — Как был ни с чем, так ни с чем и останешься, только грех на душу возьмешь. Порубят боярина да княжну ляхи, и будет их смерть на твоей совести до конца дней.