Игорь Святославич
Шрифт:
— Не токмо я в тереме с княгиней живу, но и огнищанин Радим со своей семьей, — возразил Вышеслав, стараясь подавить смущение под строгим взглядом отца.
— Радим прежде всего с женой живет, — сердито сказал воевода, — ты же не женат… А Ефросинья к тебе милостива, это всем заметно. Люди не слепы и злы на язык, сын мой. Коль дойдет до Игоря такой слушок, он супругу свою простит, известное дело, а тебя спровадит куда подальше. Смекаешь?
— Нет, не смекаю, — раздраженно ответил Вышеслав и отвернулся. — Зачем ты приехал, отец? Иль тебя Игорь подослал?
— Игорь
— Мне это известно, — отозвался Вышеслав.
— Святослав Ольгович, покуда жил в Чернигове, в учении книжном не меньше твоего преуспел. Он греческий и латынь знает, книг у него в тереме много. С самим епископом черниговским переписывается. Ты хотел смысленому князю послужить, вот и послужи Святославу Ольговичу.
— Отпустит ли меня Игорь? — усомнился Вышеслав.
— Потолкуешь с ним по душам — отпустит, — уверенно произнес Бренк. — Язык у тебя подвешен, я знаю.
— Мне нужно подумать, отец, — сказал Вышеслав, пряча глаза.
— Неужто ты уже снюхался с княгиней? — Бренк погрозил сыну кулаком. — Признавайся, дошло ли у тебя с ней до греха?
— Окстись, отец! — Вышеслав бесстрашно поднял глаза. — Как ты можешь молвить такое?!
— Ой, не лги! Не лги мне, Вышеслав! — грозил воевода. — С огнем играешь!
Вышеслав не пожелал продолжать разговор, сославшись на дела.
— Ты мне зубы не заговаривай, стервец! — проворчал Бренк. — Подождут дела твои. Не часто мы с тобой встречаемся. Сколь времени тебе на раздумье надобно?
— Месяц, — буркнул Вышеслав и, подумав, добавил: — А может, два.
Бренк скорбно покачал седой головой:
— Как есть, спелся ты с княгиней, Вышеслав. Не иначе, пригрела она тебя возле сердца своего. Вот напасть-то…
Раздраженные голоса встревожили Ефросинью, которая из женского любопытства находилась поблизости. Она сразу догадалась, что Бренк неспроста пожаловал из Рыльска.
Дождавшись, когда воевода уехал, Ефросинья поспешила к Вышеславу.
Тот не стал таиться и поведал княгине, в чем подозревает его отец и куда переманить хочет.
— Так и должно было случиться, — печально заключил Вышеслав. — Ни стены, ни версты не спасут нас, Фрося, от людской молвы, которой до всего есть дело.
Ефросинья обвила руками шею Вышеслава, с любовью заглядывая ему в глаза:
— Я людской молвы не страшусь.
— И напрасно — ведь у тебя супруг есть, который властен и над тобой и надо мной.
— Если мы гнева Господнего не испугались, любимый, то что нам гнев человеческий.
Вышеслав улыбнулся наивному бесстрашию Ефросиньи, провел рукой по ее волосам, освобождая голову от платка. Да, они зашли слишком далеко. Уже и Ефимия знает, что ночи они проводят вместе. Наверно, и Радим догадывается.
— Во лжи мы живем, а счастливы. Странно это. Ты так не думаешь, Фрося?
Но Ефросинья ждала других слов.
— Любишь ли ты меня, ненаглядный? — спросила она.
— Больше жизни, — без колебаний ответил Вышеслав.
— Неужели, обладая такими крылами, не улетим мы от людской молвы! — Ефросинья процитировала по-гречески строфы древней поэтессы Сапфо:
Богу равным кажется мне по счастью Человек, который так близко-близко Пред тобой сидит, твой звучащий нежно Слушает голос… Лишь тебя увижу, — уж я не в силах Вымолвить и слова. Под кожей легкий жар пробегает, смотрят, Ничего не видя, глаза. В ушах же — Звон непрерывный. Потом жаром я обливаюсь, дрожью Охвачены руки и ноги, зеленее Делаюсь я травы, вот-вот как будто С жизнью прощусь я…Ефросинья намеренно сделала паузу в этом месте, призывно глядя в глаза Вышеславу; они стояли, держа друг друга в объятиях.
Вышеслав продолжил тоже по-гречески:
Но терпенье, терпенье: чересчур далеко Все зашло.— Как у нас с тобой, — уже по-русски прошептал он, целуя Ефросинью.
От дверей светлицы, где стояли любовники, стараясь не скрипнуть половицей, удалялась Ефимия. Лишь на миг заглянула она в дверную щель, чтобы сразу сообразить, как ей поступить в данном случае: госпоже теперь не до овечьей шерсти, что привезли пастухи с дальних выпасов.
После вечерней трапезы Ефимия, столкнувшись с княгиней в одном из полутемных теремных переходов, негромко сказала:
— Я постелила вам у себя в опочивальне. Радим все равно на ловища уехал, а я у дочерей лягу. Заодно постерегу, чтоб вас никто не побеспокоил.
Свеча дрогнула в руке Ефросиньи, от растерянности она не могла вымолвить ни слова.
— Я тебе не враг, княгиня, — поспешно добавила Ефимия. — Верь мне.
Растроганная Ефросинья заключила Ефимию в объятия.
На Кузьминки наехал в Путивль князь Игорь с небольшой свитой из молодших дружинников. Был с ним и гридничий Вышата.
— Ого! Мы, кажется, ко времени! — радостно воскликнул Игорь, появившись на пороге трапезной в заиндевелой от мороза шубе и шапке с собольей опушкой.
Кузьминки были последним праздником перед Рождественским постом, когда можно было вдоволь наесться скоромной пищи.
По этому случаю в трапезной был накрыт длинный стол.
За столом кроме Вышеслава и Ефросиньи восседали воевода Ясновит с женой и старшим сыном, местный архиерей Стефан, огнищанин Радим, Ефимия и обе их дочери-отроковицы. Был тут и княжеский подъездной Онисим, не пропускавший званые пиры. Был и еще один гость, судя по одеждке чужеземец.