Игорь-якорь
Шрифт:
— Понятно, понятно, — прервал ученика Гавриил Иванович. — Что бы ты «я б его» — это мы понимаем.
По партам прошелестело, будто прошуршал ветер.
Гавриил Иванович повернулся к Зинькову:
— А ты, Миша, как поступил бы, если бы тебя на улице вот так, ни за что ни про что ударили?
— Кто? — спросил Зиньков.
— Как — кто? Человек.
— Нормальный?
— Этого я не знаю.
— А я бы постарался узнать, — сказал Зиньков. — Может, он сумасшедший, а может, ошибся — принял меня за другого.
—
— Ага, выяснил. А чтоб не убежал, взял бы его за руки, посмотрел на него и расспросил.
— И драться сразу не стал бы?
— Не. Не стал бы.
— Ну, дети, садитесь, — сказал учитель.
15. Об Алексе Кушкине
Части Красной Армии ждали подкрепления, чтобы ударить наверняка по белякам. Предстоял, как говорил Зиньков, последний, решительный бой.
— Когда же? — спросил как-то Яша.
И Миша ответил:
— Поднимут по тревоге, тогда узнаешь. Не торопись — пулю получить всегда успеть можно. А надо прикинуть так, чтобы пуля эта досталась не тебе, а врагу. Понятно?
— Ага.
— Так-то, брат. А то получил бы ты пулю за Кушкина и вроде бы ни за что. Мы довоевали бы, построили всё по-новому — без всяких буржуев и кровопийц, а ты где был бы? А?
Яша задумался, наморщил лоб, сквозь загорелые щёки пробился румянец.
— А разве Кушкин не наш? Разве я неправильно поступил?
— Правильно! Он тебя выручал, и ты хотел его выручить. Только он, этот Кушкин…
— Значит, Александр Александрович за нас?
— Нет.
— Как?! Неужели он за них?
— Тоже нет.
— За кого же он тогда? Мне мама рассказывала, что он ещё давно-давно в революции участвовал.
— Мама? — Зиньков провёл согнутым пальцем над губой, как делали это взрослые, у которых были усы. У Миши они только намечались лёгким пушком. — Ну что ж, — сказал он, — я расскажу тебе, какую он устраивал революцию. Революции разные бывают. Была в Петрограде революция в феврале. Царя скинули, все буржуи нацепили красные банты, а как были кровопийцами, так и остались. Но об этом мы с тобой потом поговорим. А сейчас, брат, я расскажу тебе про Алекса Кушкина.
Так оно и случилось, что Яша, прожив с Александром Александровичем, можно сказать, бок о бок несколько лет, ничегошеньки о нём не знал, а за много вёрст от дома на Мельничной ему рассказали почти всю биографию этого человека.
Алекс Кушкин с первых классов гимназии слыл способным учеником. Но у него были предметы любимые и нелюбимые. И в его табеле пятёрки и двойки перемежались, как чёрные и белые полосы зебры. А с двойками, как известно, не перейти из класса в класс. Переэкзаменовки Алекс презирал, а сидеть в одном классе, разумеется, не хотел.
Так вот оно и случилось, что способный ученик вылетел из гимназии, когда доучиться-то осталось всего года два.
Родителей Кушкина это огорчило, как, впрочем, огорчило бы любых родителей. Сын недоучка — что уж хуже?!
Алекс не горевал. Может быть, он думал: «Способный я, пробьюсь». Ведь это смолоду была его любимая поговорка: «Человек — что птица: должен летать свободно».
Да, он был за свободу, против царя, буржуев, городовых, преподавателей тех предметов, которые не любил, и, в конце концов, против родителей, когда они заявили, что отрекутся от него, если он бросит ученье.
Отречься-то они от него отреклись, но при этом, как каждые родители, жалели сына и дали ему денег, когда он безусым юнцом решил пойти в жизнь.
Надо сказать, что Алекс парень был действительно башковитый. За какое бы дело ни брался, всё у него спорилось: торговал книгами прибыльно. Ведь сам он много читал и знал свой товар не так, как полуграмотные купцы. Писал Кушкин небольшие статейки в газеты и тоже имел успех. Статейки его печатали — деньги ему платили.
Только служить не мог. Пробовал раз, другой, всё сначала шло отлично — способен ведь и умён, но не признавал над собой начальства. Бросал работу, но без хлеба не оставался. И без службы находил себе заработок.
Ему ещё не было восемнадцати лет, его товарищи ещё сидели за партами в гимназических куртках, а он в шляпе и модном костюме приехал в маленький крымский городок, как взрослый и самостоятельный курортник.
Вот тут-то Алекс и познакомился с артистом, который, как это бывало в те времена, переезжал из города в город, из театра в театр. Назовём его Петром Петровичем, чтобы не раскрывать настоящего имени: ведь всё, о чём здесь рассказано, было на самом деле. Театры тогда нанимали актёра на один сезон. А кончался год, и артист искал новую работу, ехал, а то и пешком по шпалам шёл в другой город.
Так вот, тот дореволюционный артист славился своим чудесным голосом и тем ещё, что любил часто и без меры выпить.
Познакомился артист Пётр Петрович с Алексом и поразился: молод, а умён. Школу не окончил, а начитан. Усы ещё не растут, а уж самостоятельный. И всё критикует.
Они подружились, хотя артист годился Алексу в отцы. Единственно, что мешало этой дружбе, — вино. Вернее, то, что Алекс не пил. Это было естественно, что в восемнадцать лет он считал лучшими напитками лимонад и газировку с хорошим сиропом.
Петра Петровича это огорчало. И не только это. Однажды, изрядно нагрузившись вином, Пётр Петрович сказал Кушкину:
— Хороший ты парень, Алекс, но не пойму я тебя…
— Я за свободу, — сказал Кушкин. — Человек сам себе хозяин, как птица…
— Знаю, — оборвал его Пётр Петрович, — но всё это на словах.
— Я бросил учиться в гимназии, чтобы никто не принуждал меня учить то, что мне не надо.
— А дальше что?
— Я никому не желал подчиняться. Я ушёл…