Игорь
Шрифт:
Пахнущий капустой суп кипел на плите. Спать хотелось больше, чем есть. В памяти жил запах жареной на огне рыбы, менее приятный – вяленой, наваристый дымок ухи издалека и по-восточному пряный аромат запасённых по-северному маринадов. Суп не выдерживал критики. Игорь никогда не готовил себе деликатесов, был далёк от чревоугодия, но не до такой степени, чтобы есть сырую картошку в бульоне.
Ладно, не сейчас. Игорь выключил плиту и побрёл в темноте коридора в спальню. Суп бессильно шипел в спину. На полу оставались золотистые невидимые песчинки из другого
На улице была весна, которую даже человеку, не произносящему ни слова лжи, не зазорно назвать зимой. Ветер выл по-вьюжному, швыряя в окна снежную крошку, где-то внизу, этаже эдак третьем, ветки деликатно, но настойчиво стучались, просясь в дом, в тепло. К Игорю никто не решался напроситься в гости. Во-первых, он жил на двадцатом этаже. Во-вторых, он был тёмный бессмертный. «Тёмный» ни в коем случае не означает «злой». Нет. Если бы слова «тёмный» и «злой» означали одно и то же, люди, склонные к лени, не стали бы напрягаться, чтобы запомнить целых два слова.
Вполне резонный страх темноты заклеймил всю тьму дурной славой зла. Ночью привыкли ожидать нападений, подлых обманов, ударов в спину, хотя и всем известно, что подлинно сильное зло не стесняется показаться среди бела дня.
Пускай страх темноты объяснялся тем, что человеческие глаза почти ни на что негодны ночью, в ночи действительно было чего опасаться: злые сущности, не выносящие свет, или подлинная Тьма, не выносящая несправедливость – смертные должны были сторониться и того, и другого.
Игорь принадлежал подлинной Тьме.
Безвоздушная, холодная, непроницаемая, бесконечная и вечная, первородная Тьма, в которой вращаются обитаемые и необитаемые шары миров, которую не осветить всем солнцам Вселенной, тьма, воплощённая в человеческую форму. Как эта Тьма могла получить человеческое обличье? Никто из смертных не знал. Игорь сам не помнил, как не помнил многих важных вещей.
Среди миллиардов заселённых миров существовал один, где таким, как он, предоставлялся шанс прожить короткую, но зато настоящую жизнь. Родиться заново, вырасти, завести семью, вырастить детей, которые присоединятся к наследникам других бессмертных в Совете, имеющем действительную власть над миром. Одно условие – память начинала отсчёт с нуля после рождения.
Игорь помнил, как его доставали из матери. Запах крови и околоплодной жидкости был первым впечатлением о мире. Глаза за толстыми линзами очков в окружении медицинской маски и шапочки, спиртовой одеколон и пот, запах старости и проблем с поджелудочной. Резкий, щекочущий, словно бы объёмный до шероховатости запах разлит по воздуху, белёный потолок немного пах сыростью, недавно белили, не более недели назад, кафель на стенах, специфический горьковатый грубый запах растворителя, но не помнил, что было за минуту до обрушившейся информации, в которой преобладали запахи. Их можно было забыть, но Игорь помнил. А там – отрезало. Лезвие опускается, оно настолько широко, что за ним ничего не видно, за ним тишина, и вот обвал звуков и запахов, звуки и запахи, отовсюду, какой-то писк, какие-то спешные слова, запахи так напирают, что грудь ходит, и тошно… Игорь крикнул.
Так Игорь родился. Игорь вырос. О событиях лет роста он почти не вспоминал, чаще всего прибегал к накопившемуся за них архиву запахов и некоторых звуков. Игорь заработал на безбедную жизнь поколений на пять вперёд. Застопорка произошла на этапе обзаведения семьёй. Тело Игоря было совершенно, как ему и надлежит быть. Проверил, не поленился, в специализированном учреждении, хотя что могло показать обследование кроме всем известного? Все посвящённые знают, бессмертные не имеют дефектов, они просто такие, безупречные. Игорь был бессмертный совершенного здоровья, подруги не беременели не из-за него, детей не было.
Не дойдя до спальни, откуда доносилось размеренное сонное дыхание… чёртово, дурацкое, треклятое тик-так! – по носу изнутри царапнули духи, затмевающие ароматы чистого тёплого спящего тела – вот чего ещё надо?!
Бессмертный завернул в ванную. Мешанина, резкая до одури, ни за что бы не зашёл, если бы не необходимость: шероховатый запах порошка, убийственный стеклоочистителя, сладкая отдушка кокоса, не скрывающая смесь из полимеров, кислая, символизирующая лайм – от неё першило в горле, и ещё много, много всего. Задержал дыхание, крутанул вентиль – вода прибьёт частицы веществ, станет сносно. Надо привести себя в порядок.
Испорченная одежда слезала примерно как шкурка с сушёной воблы, на пол летели чешуя и крупицы соли.
Рыбный запах один из наиболее неприятных для человеческого обоняния, но он естественный. Люди не понимают ценности естественности, их нос не разбирает ничего толкового, им всё сладко-свеже-терпко-вонь, будто ничего больше нет, потому парфюм у них самый примитивный, сшибающий с ног, такой, что их приближение можно разобрать за квартал, и то что интенсивность запаха превращает его в вонь их уже не трогает…
Оставшись голым, Игорь на коленях вытер пол неприлично дорогой рубашкой благородной итальянской марки и отправил её вместе со всем остальным в мусорную корзину. Она стояла рядом с бельевой, обе смердели свежеоформленной пластмассой. После покупки пытался проветрить у открытого окна, но корзины тут же понадобились, перенёс в ванну, рассчитывая потом довести дело до конца, но пока ничего из этого не вышло. Несколько раз оставлял проветриваться, уже надоело выгуливать их по квартире к окошку, дух пластмассы никуда не делся.
Теперь нужно было смыть запах другого мира. Предпочитающий холодный душ мужчина врубил кипяток. Въедливый рыбный дух не отступал. Игорь драл кожу докрасна жёсткой щёткой, вторая половина, видимо, пользовалась ей как пемзой.
Кстати о второй половине. Бессмертный чувствовал её дыхание. Результаты анализа на совместимость появились вечером. Пришли с курьером из клиники. Несовместимы. Не сошлись половинки.
Вернувшись в первом часу, решил поесть, прежде чем говорить. Прежде чем начнётся битьё посуды.