Игра ангела
Шрифт:
— Мартин, вы в порядке? Почему бы нам не уйти?
Я едва заметно кивнул. Мы встали и направились к двери, обогнув зал вдоль стены, самой дальней от столика Видаля. Покидая ресторан, мы прошли мимо maitre, который не потрудился даже взглянуть на нас. Приближаясь к выходу, я видел в зеркале, висевшем над дверным проемом, как Видаль наклоняется и целует Кристину в губы.
Как только мы очутились на улице, Семпере-младший удрученно посмотрел на меня.
— Я очень сожалею, Мартин.
— Пустяки. Неудачный выбор. Вот и все. Об этом, если вы не возражаете, вашему отцу…
— Ни слова, — заверил он.
— Спасибо.
— Не за что. А что вы скажете, если теперь я приглашу вас в местечко попроще? На улице Кармен есть одна чудная таверна.
Аппетит у меня пропал, но я охотно согласился:
— Идемте.
В таверне, располагавшейся поблизости от библиотеки, подавали домашнюю еду по умеренным ценам для жителей квартала. Я едва притронулся к пище, хотя от нее исходил упоительный дух — намного аппетитнее, чем пахло любое блюдо, когда-либо приготовленное в «Maison Doree» с момента открытия. Тем не менее к десерту я один уговорил полторы бутылки красного вина, и голова у меня пошла кругом.
— Семпере, скажите мне одну вещь. Что вы имеете против улучшения человеческой породы? Почему же иначе мужчина, молодой и здоровый, наделенный Создателем такой внешностью, как у вас, пренебрегает некими потайными местечками?
Сын антиквара рассмеялся:
— А почему вы так решили?
Я дотронулся указательным пальцем до кончика носа и подмигнул. Семпере вздохнул:
— Рискуя показаться вам лицемером, все же осмелюсь сказать, что я жду.
— Чего? Когда машинка перестанет работать?
— Вы говорите совсем как мой отец.
— Умные люди мыслят и выражаются одинаково.
— По-моему, должно быть что-то еще, разве нет? — сказал он.
— Что ж еще?
Семпере развел руками.
— Если бы я знал, — ответил он.
— А я думаю, вы знаете.
— Ну, видите, к чему меня это привело.
Я собирался снова наполнить свой бокал, но Семпере остановил меня.
— Умеренность, — пробормотал он.
— И вы утверждаете, что вы не ханжа?
— Человек таков, каков он есть.
— Это лечится. Что, если нам с вами прямо сейчас пуститься в загул?
Семпере посмотрел на меня с сочувствием.
— Мартин, мне кажется, вам лучше всего пойти домой и поспать. Завтра наступит новый день.
— Вы ведь не скажете отцу, что я хватил лишку, правда?
Я шел домой с остановками, заруливая по пути в бары. Я посетил штук семь, не меньше, и в каждом снимал пробу с имевшегося в наличии ассортимента крепких напитков, пока под тем или иным предлогом меня не выставляли на улицу. Тогда я преодолевал сотню-другую метров до следующего порта, где бросал якорь. Я никогда серьезно не выпивал, поэтому к концу вечера набрался до такой степени, что забыл даже, где живу. Я смутно помнил, как два официанта с постоялого двора «Два мира» на Королевской площади, подхватив меня под руки, сгрузили на скамью у фонтана, где я провалился в сон, вязкий и тяжелый.
Мне снилось, будто я пришел на похороны дона Педро. Небо, пышущее багрянцем, грозило раздавить лабиринт крестов и ангелов, раскинувшийся вокруг внушительного мавзолея рода Видаль на кладбище Монтжуик. Молчаливая процессия в черных покрывалах плавно шествовала вокруг портика мавзолея, представлявшего собой амфитеатр из потемневшего мрамора. Черные фигуры, шедшие в процессии, несли по большой белой восковой свече. В свете сотен языков пламени четко вырисовывался силуэт мраморной скульптуры скорбного ангела, горюющего на пьедестале. У подножия постамента зияла открытая могила моего наставника. В глубине могилы стоял стеклянный саркофаг. Тело Видаля, облаченное в белое, покоилось под стеклом. Глаза мертвеца были открыты, и черные слезы катились у него по щекам. Из толпы скорбящих выступила тень его вдовы, Кристины. Она упала на колени перед гробом, обливаясь слезами. Участники похоронной процессии вереницей проходили мимо покойного, и каждый клал на стеклянный гроб черную розу. Постепенно цветы полностью засыпали стекло, оставив на виду лишь лицо усопшего. Два могильщика опустили гроб в яму, на дне которой плескалась густая темная жидкость. Саркофаг заколыхался на волне крови. Кровь мало помалу просачивалась сквозь щели стеклянных запоров, и гроб медленно стал тонуть. Тело Видаля затопило, но прежде, чем его лицо окончательно погрузилось в кровь, глаза наставника пришли в движение, и он посмотрел на меня в упор. Взлетела стая черных птиц, и я бросился бежать, петляя по дорожкам необъятного города мертвых. Только отдаленные рыдания служили мне ориентиром в поисках выхода, и я сумел ускользнуть от темных фигур, то и дело заступавших путь: со стенаниями они умоляли забрать их с собой и спасти из царства вечной тьмы.
Меня разбудили патрульные, постучав резиновой дубинкой по ноге. Уже наступила ночь, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы разобраться, кто передо мной — агенты службы общественного порядка или эмиссары смерти, посланные с особым поручением.
— Послушайте, сеньор, идите-ка отсыпаться после попойки в свою постельку, договорились?
— Как прикажете, мой полковник.
— Шевелитесь, или я упрячу вас за решетку. Посмотрим, как вам понравится такая шутка.
Меня не пришлось долго уговаривать. Поднявшись не без труда, я взял курс на свое жилище, надеясь добраться туда раньше, чем снова собьюсь с пути истинного и ноги сами приведут меня в третьесортный кабак. Дорога, на которую в нормальном состоянии я потратил бы десять-пятнадцать минут, в ту ночь оказалась раза в три длиннее. Наконец я чудом добрался до дверей собственного дома. Но надо мной, верно, висело какое-то проклятие, ибо я вновь увидел Исабеллу, на сей раз сидевшую и ждавшую меня во внутреннем дворике особняка.
— Вы пьяны, — заявила Исабелла.
— Наверняка, поскольку только в припадке белой горячки мне могло почудиться, что среди ночи я нахожу тебя, сонную, на пороге своего дома.
— Мне больше некуда идти. Мы с отцом поссорились, и он выгнал меня из дома.
Я закрыл глаза и вдохнул поглубже. Разум, отупевший от выпивки и горя, оказался не в состоянии облечь в приемлемую форму поток ругательств и проклятий, вертевшихся на языке.
— Ты не можешь здесь остаться, Исабелла.
— Пожалуйста, только на одну ночь. Умоляю вас, сеньор Мартин.
— Только не надо смотреть на меня как агнец, приготовленный к закланию.
— Между прочим, я оказалась на улице по вашей вине, — добавила она.
— По моей вине. Вот это мило! Не знаю, есть ли у тебя талант, чтобы писать, но больного воображения в избытке. Хотелось бы узнать хотя бы самую завалящую причину, чем я виноват, что сеньор папа выставил тебя на улицу?
— Когда вы пьяны, вы странно выражаетесь.
— Я не пьян. В жизни не напивался. Отвечай на вопрос.
— Я сказала отцу, что вы взяли меня помощницей и потому я отныне намерена заниматься литературой и больше не смогу работать в магазине.
— Что?
— Может, войдем? Я продрогла, и у меня онемела задница, оттого что я задремала на ступенях.
Я чувствовал головокружение, меня одолевала тошнота. Я возвел глаза к слабому сумеречному свету, проникавшему сквозь слуховое окно над верхней площадкой лестницы.
— Неужели это кара небесная, посланная для того, чтобы я покаялся в своей беспутной жизни?
Исабелла с любопытством проследила направление моего взгляда.
— С кем вы разговариваете?
— Ни с кем. Это монолог. Прерогатива пьяного. Но завтра с утра я намерен вступить в диалог с твоим отцом и положить конец бессмыслице.