Игра без правил
Шрифт:
В эти короткие мгновения он не вспоминал детство и юность. У него были все основания предполагать, что через секунду-другую его мозги украсят собой потолок его "Хаммера", если, конечно, у напавшего на него психа не было других намерений, и в этой ситуации вспоминать, как ты в десятилетнем возрасте обмочился среди бела дня, обожравшись мороженым, опившись лимонадом и не успев добежать до туалета, было бы смешно.
Как только щелкнул курок, Кутузов все взвесил, сделал выбор и решил отвечать на все вопросы с предельной откровенностью. Сейчас он мечтал лишь об одном –
Комбат отлично понимал, с кем имеет дело. Этот одноглазый был опаснее ядовитой змеи и, получив время на раздумья, мог принять не то решение. Поэтому он не стал задавать вопросов, а лишь усилил нажим на шею Кутузова и, поглубже пропихнув пистолет тому в глотку, прорычал:
– Ты убил моего друга, сука! Французов! Его звали Юрий Французов! Знай, за что подыхаешь, козел!
Кутузов судорожно задергался, мыча изо всех сил.
Сам того не замечая, он обмочился, по щекам текли слезы, смешиваясь с кровью. Он хотел говорить, он мечтал говорить, но ужаснее всего было то, что говорить он был не в состоянии – ему мешал пистолет.
– Что? – спросил его мучитель, и пистолет убрался, но не до конца – испачканный слюной и кровью ствол теперь уперся в верхнюю губу Кутузова, прямо под носом. Кутузов попытался что-то сказать, но вместо этого его вдруг вырвало. Рвота имела отвратительный Привкус машинного масла – привкус смерти.
– Ах ты, мразь, – брезгливо скривился Комбат, глядя на свои испорченные брюки. – Я тебя за это пришью, ты понял?
– Не надо, – с трудом двигая разбитыми губами, шепеляво произнес Кутузов. Теперь он понимал, каково было убитому по его приказу Прудникову, когда Французов взял его в оборот. У того тоже была разбита физиономия и выбиты зубы, если верить тому, что рассказали Кутузову его люди. Даже заложивший его Кудинов вызывал теперь у него если не сочувствие, то полное понимание: трудно не расколоться, когда тебя допрашивают вот так.. – Не убивай, не надо. Я скажу…
– Что ты можешь сказать, мешок с дерьмом? – спросил Рублев, и пистолет сильнее вдавился в верхнюю губу Кутузова, заставив того по-бабьи вскрикнуть от боли. – Раньше надо было говорить, и не здесь, а в милиции. На кой хрен мне твои разговоры?
– Ты не знаешь, – бормотал Кутузов испачканными губами. Голова его была жестко зафиксирована в одном положении, и все, что он мог видеть, – это лужу собственной блевотины, медленно впитывающуюся в колени Комбата, да руку, сжимавшую пистолет. – Французов . Он жив. Жив, жив, не убивай!
– Сейчас ты отвезешь меня к нему, – сказал Комбат. – Я посмотрю, правду ли ты говоришь, и тогда решу, что с тобой делать.
– Это нельзя, – торопливо зашепелявил Кутузов, – нельзя! Там охрана с автоматами, оттуда живым не уйдешь.
– Да ты, похоже, решил рассказывать мне сказки, – сказал Рублев. – Это, брат, не ко мне. Молиться будешь или сойдет и так?
– Подожди! – задушенно взвизгнул у него под мышкой Кутузов. – Не веришь, да? У меня на даче его жена. Поехали, я тебе ее покажу… Я отпущу…
– Можно подумать, тебя кто-то будет спрашивать, отпустишь ты ее или нет, – проворчал Комбат, убирая пистолет
Кутузов выпрямился, как-то неестественно держа затекшую шею, и, продолжая рефлекторно всхлипывать, как обиженный ребенок, размазал кровь и слезы по физиономии рукавом рубашки. Комбат повернул к нему зеркало заднего вида, после чего занялся собственным туалетом: найдя в бардачке какие-то дорожные карты, скомкал их и, брезгливо сморщившись, обтер испачканные брюки. Зашвырнув ком грязной бумаги на заднее сиденье, он повернулся к Кутузову.
– Ну, ты готов?
Кутузов был готов. Лицо у него, конечно, так и осталось разбитым, но кровь с него исчезла, и даже повязка заняла свое место на правом глазу.
– И как только тебе разрешают с одним глазом Машину водить? – изумился Борис Рублев.
Кутузов в ответ только криво пожал плечами. Руки у него заметно тряслись.
– Не задави кого-нибудь, дурак, – брезгливо сказал Рублев. – Убью сразу, даже если это будет собака.
Кутузов торопливо кивнул, завел двигатель и тронул машину с места.
В салоне жутко воняло, и Борис Рублев опустил стекло, заставив Кутузова сделать то же самое. Теплый сквозняк ерошил волосы, заставляя щуриться. Некоторое время Комбат волновался, сможет ли одноглазый бандит в такой обстановке вести машину, но вскоре успокоился. Словно подслушав его мысли, Кутузов нацепил на нос солнцезащитные очки.
Рублев не торопился приступать к расспросам, справедливо полагая, что время на это у него еще будет.
Кроме того, он боялся, что Кутузов может вдруг заупрямиться, и тогда его опять придется бить, а делать это на ходу было опасно. Помимо всего прочего, Борис Иванович просто устал. Он не спал две ночи подряд, и, хотя в прежние времена такие усилия были для него в порядке вещей, теперь организм настоятельно просил хотя бы кратковременного покоя.
"А как там Серега? – подумал он вдруг. – Обиделся, наверное. Ну ничего. Он парень умный, поймет, что к чему. Экскурсия экскурсией, а друзей в беде бросать нельзя. Не знаю, как у кого, а у нас в десанте порядок такой."
Черный "Хаммер" миновал пост ГАИ на выезде из города и пулей понесся по шоссе. Рублев отметил, что Кутузов ведет машину с самоубийственной скоростью, и немного удивился: вроде бы торопиться его попутчику было некуда. Неужели он настолько испугался, что старался поскорее избавиться от Рублева любой ценой?
"Вот именно, – подумал Борис Иванович, – любой. Уж не задумал ли он чего, хрен одноглазый? Такие просто так не сдаются, у них всегда имеется что-нибудь в запасе на крайний случай. Подлость какая-нибудь. Только какая?" Вскоре вокруг шоссе стеной встал сосновый лес.
Притормозив, Кутузов осторожно свернул на аккуратно заасфальтированный, без колдобин, проселок. Через некоторое время справа от дороги потянулся потемневший от времени дощатый забор, казавшийся бесконечным.
За забором росли те же сосны и ели, между которыми смутно темнела кое-где поросшая пятнами ярко-зеленого мха огромная шиферная крыша.