Игра без правил

Полковник позвонил мне в конце августа. Был один из нескончаемых жарких и влажных дней, когда начинаешь подыскивать новое прилагательное для определения жары, но так ничего и не находишь, кроме соленого привкуса на губах. Я удивился. Для начала любой, кто может позволить себе нанять личного тренера, обычно тратится и на то, чтобы покинуть Майами на лето; это обстоятельство дает мне время немного порыбачить. Когда зазвонил телефон, я только что вернулся с причала в Холовере с уловом — парой желтохвостов. План был такой: поджарить их на оливковом масле, добавив несколько ломтиков лимона. Но после разговора с полковником Паттерсоном я положил рыбу в холодильник, быстро принял душ

Кому-то покажется странным, что про себя я называл жилище полковника «домом света», но дом действительно был пронизан светом насквозь — так, видимо, предполагалось по проекту. Особняк целиком состоял из зеркального стекла и светлой стали и, как подобает роскошным зданиям, имел дерзко-вызывающий вид. Отовсюду веяло точным математическим расчетом и большими деньгами. Ночью дом производил потрясающее впечатление, особенно при полной луне. Но в то же время что-то вызывало беспокойство. Трудно объяснить, скажу только, что птицы не стали бы вить тут гнезда, впрочем, постройка обошлась миллионов в десять, а с такими деньгами любых птиц можно купить. И еще одна забавная особенность: несмотря на такое количество стекла, было совершенно не видно, что происходит внутри.

Когда великолепный особняк был возведен только наполовину, цены на жилье в радиусе четверти мили выросли втрое и отовсюду начали появляться кинозвезды с широко распахнутыми глазами и кошельками. В общем, иметь клиента на Сансет-Бич было совсем неплохо, и сам полковник мне нравился. Если бы кто-то спросил, приходилось ли мне встречаться с настоящим гением, я обязательно упомянул бы полковника Эндрю Паттерсона. Он воевал во Вьетнаме в составе «зеленых беретов» задолго до того, как о них впервые стало известно, но это только частица его истории. Затем были годы ученой службы в военном ведомстве и совершенно секретные правительственные эксперименты. Затем появился профессор Паттерсон, выпускник Уэст-Пойнта, защитивший докторскую диссертацию по химии и основавший собственную фармацевтическую фирму. «Чистые лаборатории» — так она называлась, и благодаря ей он и сколотил свое состояние. Догадываетесь, что провести в обществе полковника час-другой было весьма интересно.

Заполучить богатого клиента с блестящим интеллектом, конечно, замечательно само по себе, но еще лучше, когда у него есть прелестница дочь — обеспеченная девица, которую я в конце концов стал тренировать бесплатно. (А почему бы и нет? Кто сказал, что богатые не нуждаются в благотворительности?) Короче, в тот жаркий августовский день, выезжая из дома, я не думал ни об уме полковника, ни о его деньгах. Если честно, когда дело касалось Вивиан Паттерсон, мне было не до размышлений, и я этого не стыжусь. Невозможно всю жизнь оставаться привязанным, как Одиссей, к мачте здравого смысла, а Вивиан — лучший в мире повод освободиться от пут. Нужно просто знать, как выживать в ее обществе. Ощущение при этом такое, будто оседлал предательскую волну возбуждения, постоянно едва держишься на ногах, но катишься с улыбкой на лице, хотя, возможно, улыбка выглядит и дурацкой.

Охранник у ворот, бросив на меня беглый взгляд, понял, что до уровня Сансет-Бич мне далеко, и вышел с блокнотом записать номер моей машины и время прибытия. Теперь, если пропадет, например, картина Пикассо, будет ясно, с кого начинать поиски. Я посмотрел на аллею, ведущую от будки охранника к дому, наклонная крыша которого как будто расплавилась от жары. Когда меня пропустили, я на самой медленной скорости проехался по дороге между высоченными калифорнийскими пальмами, обрамлявшими плотно утрамбованный белый гравий, и миновал вторые ворота. Из-под колес поднялось облачко пыли, повисело мгновение на фоне блиставшего чистотой особняка, но ветер тут же отнес облачко прочь.

Я поставил машину, прошел мимо пустого флагштока к двери, позвонил и стал ждать. Черный «бентли» стоял на траве под углом к дорожке, и хотя так хорошо знакомого мне красного «порше» нигде не было видно, сердце тревожно заколотилось. Стоя у двери и нажимая на кнопку второй раз, я ощущал, будто вторгаюсь в запретную зону и мне не следует здесь находиться. Такое ощущение, что я отказался от собственного слова, вернувшись сюда, нарушил некое священное, данное самому себе обещание. Я думал уйти, но было уже слишком поздно. Решение принято.

В этот момент из четырехместного гаража вышел Домингес, семейный шофер, и увидел меня у входной двери. Он помахал рукой, но не подошел, что показалось мне странным, поскольку одно время мы были довольно дружны. Он приехал из Сантьяго-де-Куба еще до революции и успел поработать на всех работах, какие только можно представить, пока в семидесятые годы не нанялся к полковнику. Разговоры о бейсболе заменяли нам эсперанто, и единственный, кого он ненавидел больше Кастро, был Джордж Стейнбреннер. [1] У него даже была теория, что они родственники. Мне так никто и не открыл дверь, и, выждав еще немного, я подошел поздороваться, подумав, что он действительно мог не узнать меня.

Домингес поднял капот «бентли» и уставился на самый ухоженный двигатель, какой я только видел за пределами автосалона. Шофер выглядел нездоровым. Карие глаза, утратившие блеск и окруженные болезненным желтым ореолом, походили на двух жуков, плавающих в лужицах слюны. Когда мы виделись в последний раз, он еще сохранял упругую жилистость боксера-легковеса и в свои семьдесят выглядел крепким, как кора дуба. Теперь он исхудал совершенно, если не считать небольшой шар живота, прячущийся под пиджаком. Мы пожали друг другу руки, но он тут же снова уткнулся в двигатель.

— Como estas? [2] — спросил я.

— Нормально.

— Симпатичный движок.

Ясно было, что он не расположен общаться, но я решил продолжать беседу. Может быть, он просто не в духе и шутка-другая поможет растопить лед.

— Не думал, что ты здесь еще появишься, — проговорил он, не глядя в мою сторону.

— Я тоже. Полковник позвонил.

Домингес захлопнул капот и повернулся ко мне. Он явно был болен, но на его лице я прочел что-то еще. Разочарование, как мне показалось. Он вынул из заднего кармана белую тряпку и вытер руки.

— Рад тебя видеть, Джек.

Он повернулся и зашагал обратно к гаражу. Думаю, на самом деле он был совсем не рад меня видеть.

Я вообще довольно толстокожий и, если меня унижают, бессонницей особо не мучаюсь. И все-таки впечатление было странное, мне даже пришла в голову мысль, не вселились ли в его тело инопланетяне.

Проводив Домингеса взглядом, я вернулся и снова нажал на кнопку звонка. Послышались шаги, дверь открыла горничная и молча провела меня через огромную гостиную. В доме стояла прохлада, как в холодильной камере, но он выглядел бы холодным при любой температуре. Абсолютно белые стены, выложенные гигантских размеров мраморными квадратами плитки, словно вырубленные из высокогорного льда. Вдоль стен стояли вазы, скульптуры, повсюду висели картины, частью мексиканские, но в основном азиатские. Над камином располагался портрет первой жены полковника, матери Вивиан, красивой полуфранцуженки-полувьетнамки, на которой он женился против воли начальства в те дни, когда мы еще держали в Сайгоне своих советников.